Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Темнота откусывает от спальни большими кусками, съедает все, кроме лица сестры с пересохшими губами. Разве было такое время, когда они засыпали в разных часовых поясах? Нет, Ирма всегда была рядом в виде шепота, доносящегося с кухни. А чем была Варя? Отрывками телефонных разговоров? Знакомым именем на почтовых открытках? Скучной обязаловкой по выбору подарка: «Вот деньги, придумай, что отправить Варе, ей скоро десять». А может быть, набившим оскомину примером: «С Варей таких проблем бы не было!» или «Наташа говорит, у Вари большие успехи в английском, ты бы тоже подтянулась!».

Стыдно было Варе Ирму о таком спрашивать. Ковыряться в детстве, как будто это важно. Как будто нужно подтверждение, что их не случайно столкнуло, потому что одна выехала на встречку против правил. Нет, мол, не так все было. Давно и намеренно их друг к другу вело. Нужно было Варе это глупое ощущение предначертанности, иначе все их сестринское превращалось в карточный домик: подует ветер – и конец. А Варя не хотела терять ничего из того, что касалось Ирмы. Ирма была все равно что химозный усилитель вкуса, без нее обычная жизнь уже не елась, да не жевалась даже.

По понедельникам в метро люди злее, чем обычно. В самую душу прожектором слепят воспоминания о домашнем комфорте, зомби-телеке и прочих привилегиях выходного дня. Под конец начинает даже казаться, что нет никакой системы пять на два, что, если вот прямо сейчас остановиться, еще будет шанс вернуть себе свою же жизнь. Прислушаться к себе настоящему и вдруг понять, как оно должно быть на самом деле. Но приходит понедельник и перерубает. Отключает от сети потенциальных возможностей. Втыкает вилку обратно в розетку условного «нормально». Никто и не сопротивляется, только желчи в начале недели выделяется в два раза больше.

Варя стоит всегда лицом к дверям «не прислоняться», спиной – к людям. В ушах – музыка. Вагон поругивается железной бранью, но летит. Сбрасывает людей на станциях, как карты. Тут же набирает новые. Где-то мухлюет. Где-то просчитывается.

Варя старается не думать, как сильно она отклонилась от заданного курса. Семь лет назад приехала в Питер, чтобы стать устным переводчиком. Иностранные языки давались Варе без уговоров. Школьницей она схватила английский с первого урока, еще за пару лет – проглотила полностью. Учительница – седовласая Мария Львовна – в старших классах взяла Варю под свое покровительство. Отшлифовала английский, залила фундамент под немецкий и французский. Больше не смогла – ушла по желанию нового директора, омолаживающего коллектив. Но Варе и этого хватило за глаза, чтобы поступить на бюджет. Отчаяннее всего радовалась мать и не переставая просила дочь сказать что угодно на звучащем перспективами заморском языке. В семье Яшиных верили в магически-пробивную силу английского. Не язык, а ключик ко всем дверям. Варя, пока сидела в снежной изоляции Норильска, тоже верила. А потом оказалось, что она не одна такая верующая. Первокурсников в СПбГУ в тот год набралось больше трех тысяч. И все чирикают на чужих языках, как в Норильске умела только Варя. А кто-то и того круче – уже побывал за границей и привез настоящий акцент, такой, что Варино произношение в сравнении – ширпотреб.

Дотянула универ до конца, вышла аж с красным дипломом. Вот только работать по профессии не получилось: перестала верить, что со своим невыездным топорным акцентом сможет без стыда открывать рот. Матери наврала все так, как та хотела услышать: про хорошую фирму, про практику языка, про заграничные командировки. Пусть хвастается подругам, утешается. А сама устроилась наполнять текстами бестолковые сайты: делать из просто людей – потребителей.

Так когда именно она оставила мечту стать устным переводчиком? Когда увидела масштаб конкуренции? Когда ее первый раз поправил преподаватель, а одногруппники за спиной засмеялись? Когда летом все уезжали по обмену, а она даже не заикалась: знала, денег дома нет и не будет? Когда те, кто уезжали возвращались в сентябре совсем другими, отесанными Англией, Америкой, Францией, Германией, а она по-прежнему ходила в занозах и шероховатостях Норильска? А может, гораздо раньше, еще даже до начала гонки, тогда, у Глеба на Думской?

Станция «Московские ворота». Пора выходить. Варя выжимается из вагона, семенит с остальными к эскалатору и выше – на выход из подземки, на воздух. Ее буднично встречают Триумфальные ворота, длинный язык Московского проспекта и газетный киоск. Варе налево – в сторону трамвайного депо.