Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Ну все. Выкладывай, — сказала она.

— Что выкладывать?

Сестра Го подтянула еще один складной стул и села на него задом наперед, сложив руки на спинке и опустив платье, чтобы прикрыть бедра. Длинное коричневое лицо уставилось на Сосиску, нижняя губа прижалась к нижним зубам. Она недолго поразмышляла, медленно кивнула и стала спокойно покачиваться взад-вперед.

— Человек — любопытное создание, согласен? — сказала она небрежно.

Сосиска взглянул на нее с подозрением.

— Есть такое дело.

Она перестала раскачиваться, улыбнулась. Ее улыбка обезоруживала, и Сосиска занервничал.

— Сама не знаю, откуда во мне желание лезть в чужие дела, — сказала она. — Наверное, это ребенок во мне. Но, с другой стороны, когда покидаешь мать, за тебя уже берется жизнь. Не знаю, в чем дело. Но чем я старше, тем больше становлюсь самой собой. Ты не замечал это на себе, Сосиска? — спросила она.

Сосиска нахмурился.

— Сестра Го, я уже весь умотался. Если ты в настроении потрепаться про грязь, пути человеческие и про то, что ты прочитала в книжке про жизнь в Чаттануге в двадцать девятом году, давай отложим на завтра.

— Назавтра правда останется той же, — сказала она. — И рассказать ее — дело недолгое.

Сосиска развел руками.

— Что тут знать? Помер человек. Спился.

— Значит, до него добралась выпивка? Это правда? — спросила она.

— Да.

На нее словно рухнула наковальня. Она уронила плечи, и Сосиска впервые за день — после многих часов, пока она организовывала похоронную церемонию, кукловодила своим беспомощным мужем, расставляла цветы, примиряла Кузин, утешала скорбящих, раздавала программки, следила за ходом службы, приветствовала гостей, говорила с копами, пожарными, водителями на парковке и вообще занималась работой своего мужа в умирающей церкви, которая, как и многие церкви вокруг, все больше и больше держалась на женщинах вроде нее, — увидел ее глубокую проникновенную печаль. Она склонила голову и закрыла лицо ладонями, и тогда ее боль распечатала и его боль, и он сглотнул, прочистил горло.

Долгое время они сидели молча, пока она прятала лицо в руках. Когда отняла их, он увидел, как слезы размазали ее макияж.

— Я думала, он завязал, — сказала она.

Сосиска придавил собственную тоску и оценил ситуацию. Быстро все обмозговал. Шанс на ночные утехи с сестрой Бибб, понял он, упущен. Да и все равно он слишком устал для развлечений. Сестра Бибб его укатает. С тем же успехом можно и рассказать все, что он знает. В конце концов, никакого вреда он в том не видел. Сестра Го многое для него сделала. И для церкви. Для всех них. Она заслуживала лучшего. Сосиска заговорил.

— Ну, это и правда, — сказал он, — и нет.

Сестра Го удивилась.

— Что именно?

— Все. И ничего.

— О чем ты? Спился он или нет?

Сосиска медленно поскреб в затылке.

— Нет. Не спился.

— Как он угодил в гавань? Кое-кто говорит, там его и нашли. Он спрыгнул?

— Нет, не прыгал! Я не видел, чтобы он прыгал в гавань!

— Тогда какого черта произошло? — потребовала ответа сестра Го.

Сосиска нахмурился и сказал:

— Я могу рассказать только то, что случилось, когда я вышел из больницы, потому что тогда я и видел его в здравом уме.

— Ну?

Сосиска продолжал:

— Когда меня выписали, я нашел Пиджака. Он был у себя. Его не арестовали. Не посадили в тюрьму. Копы к нему не приходили, даже твой приятель сержант, который был сегодня на службе. Пиджачок разгуливал на свободе. Первым делом, как меня увидел, он сказал: «Сосиска, я бросил пить». Ну, я не поверил. Потом не виделся с ним несколько дней. Тут и появился Слон. Дальше, сестра Го, ты знаешь поболе моего. Ведь это с тобой говорил Слон. С тобой и с Пиджачком. Не знаю, что вы там втроем обсуждали, ведь церковь Пяти Концов возвели еще до меня. Но Пиджачок под конец городил какую-то чушь. Я думал, это из-за того, что он бросил пить.

— Не в том дело, — сказала сестра Го. — Он хотел восстановить сад за церковью, насадить луноцветов. Вот откуда взялась мысль разбить сад у церкви. Это не моя мысль и не мистера Элефанти. А Пиджака.

— С чего это вдруг?

Сестра Го кивнула на заднюю стену церкви, отремонтированную и выкрашенную.

— У мистера Элефанти в этой стене было что-то, что принадлежало его отцу. Старая картинка, которую вы вместе замалевали, когда красили Иисуса, — это не просто старая картинка. А копия чего-то знаменитого. Мистер Элефанти записал название. Показывал мне. Называется «Страшный Суд». От итальянца по имени Джотто.