Альфред Дёблин - Пощады нет

Голос холодного рассудка, уже знакомый, говорил:

— Продержаться. Никаких экспериментов не производить. Достаточно их проделал на наших спинах кризис. Правительство должно быть воплощением решительности и беспощадности. Рабочие сильны, но настроены радикально. Это их слабость. Следует усугубить эту слабость. Рабочие организуют свои отряды в противовес полиции. Это хорошо. Надо дать нарыву созреть. Они хотят ослабить государство забастовками, подготовить почву к взрыву. Они хотят сесть на наши места. Масса уравновешенных рабочих не пойдет на это. Бунтовщиков же, как только они выступят, мы уничтожим и раз навсегда установим спокойствие и порядок.

Сторонники иного направления начали обработку общественного мнения, привлекали всех, кто мог быть полезным, говорили о благах прошлого, взывали к единству, объявляя отечество в опасности. Кучки молодых патриотов, никому не подчиненные, тайно объединялись. Во имя чего они объединялись, было неясно. Они попросту хотели в решительную минуту быть на месте. Они называли себя дружинами и вскоре выступили против рабочих отрядов, образованных независимо от рабочей партии и профессиональных союзов, которые поглядывали на эти отряды с некоторой тревогой.

В эти дни с Карлом стряслась еще одна беда, хотя она его не поразила. Его союз, где он занимал пост казначея, предложил ему подать в отставку. Его не хотели открыто компрометировать, и отставку мотивировали необходимостью уступить настроению мелких и средних предпринимателей — членов союза. Держа письмо в руках, Карл сказал себе: обывателишки хотят пожать посеянное чужими руками и сохранить нейтралитет. Эти люди были и останутся трусами и лежебоками. Их участь — оказаться под колесами.

В первый раз Карл увидел, что он оторвался от своего класса. Слишком далеко зашел.

Отставка его была чревата тяжелыми последствиями. Прежде всего ему пришлось вернуть деньги, взятые в кассе союза. Он вернул, но это сопряжено было с некоторыми осложнениями. Так как за ним теперь не стояла мощная организация, его значение в глазах людей его нынешнего круга снизилось. Для того чтобы возместить этот урон, ему приходилось глубже залезать в собственный карман. Никто, кроме доверенного, не знал, какие огромные деньги он всаживал в «дело». Это была уж не просто игра, разве что сохранился некоторый азарт игры. Это было больше: потерпев поражение в своей семейной жизни, Карл строил себе новую крепость, суррогат первой.

Прочитав в газетах заметку об уходе Карла с поста председателя союза, факт, который, по словам автора заметки, «должен был внести в известные круги успокоение», Эрих рано утром позвонил Карлу, но Карл сам уже решил зайти к Эриху, «к моему придворному врачу». Год только начался, на дворе стоял февраль со своими туманами и сыростью; Эрих, ежась от холода и посапывая, ходил взад и вперед по своей лаборатории, Карл, сутулясь, сидел в пальто и шляпе на вращающейся табуретке в углу, возле маленькой электрической печки. Эрих считал, что заметка в газетах — тяжелый удар для Карла, он был потрясен, Карл же был спокоен и даже кроток. Карл полагал, что необходимость этого шага назрела.

— Была неясная ситуация, но мне-то она была ясна: то, что я делаю, я делаю на собственный страх и риск, без моих конкурентов.

Он отвел дальнейший разговор на эту тему, закончив:

— Я рад, что могу, наконец, спокойно посидеть с тобой. Жаль, что здесь так прохладно.

Эрих повел его в свою небольшую, хорошо знакомую Карлу столовую. Аптекарь быстро сварил горячий пунш.

И Карл, сняв пальто и шляпу, страшно бледный, измученный, тотчас же, с какой-то странной, горькой усмешкой в уголках рта, заговорил о Юлии. Она, как Эриху, вероятно, известно от матери, уехала на курорт. Но, пожалуй, теперь уже не скроешь: вряд ли она вернется моей женой.

Вообще это было нечто весьма подходящее для Эриха. Но теперь, да еще после этой политической неприятности, он встревожился.

Из расспросов Эриха, на которые охотно отвечал Карл, выяснилась хорошо известная Эриху страшная картина: брак рухнул без видимой причины. Ни Карл, ни Юлия ничего плохого не совершили, они не ссорились, они жили мирно и благополучно, и эта совместная жизнь померкла, как свеча. Поставив диагноз болезни, которой страдал его любимый брат, друг, руководитель, отец, — Эрих беспомощно пробормотал что-то только для того, чтобы самому успокоиться. Если бы можно было не смотреть Карлу в глаза! Ох, как тяжело! Толстяк побежал в аптеку, глотнул успокоительную пилюлю, — лишь тогда он немного опомнился, открыл дверь на улицу и на минуту подставил голову под струю холодного воздуха. Он сел напротив брата, мирно прихлебывавшее пунш. (У Эриха сердце разрывалось при взгляде на брата, ему пришлось сделать над собою усилие, он был потрясен, сам не зная чем.)