Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

— Оскар прав, Малк, дело могло не ограничиться пальцем, — поддержала старшего сына мама и залилась слезами; ей стало уже не до упреков, она прижала Малка к груди и не выпускала, пока не успокоилась.

— Да все у меня хорошо, мам, — сказал Малк, — я знаю, что делаю, тебе за меня волноваться не стоит, правда — правда.

Мама улыбнулась Малку и, далеко не в первый раз выказывая особую нежность к своему младшенькому, погладила его по щеке тыльной стороной ладони. Не сомневаюсь, что у нас с Оскаром в ту минуту мелькнула одна и та же мысль: «Нас она так никогда не гладит» [167].

Мама ненадолго вышла, чтобы поговорить с доктором.

Мы помолчали, затем Оскар сказал:

— Говнюк ты, Малк.

Малк посмотрел на Оскара таким тяжелым взглядом, что Оскар не выдержал и уставился на крытый линолеумом пол.

Малк ждал, не отводя глаз; они были устремлены туда, куда должен был вернуться взгляд Оскара, как только он поднимет голову.

Оскар поднял голову, и Малк сказал:

— А ты ведь слова не сдержал, Оскар. Решил отделаться шуточкой. Надуть нас с Фрэнком. По — честному играть не стал. Ничего у тебя не вышло. И запомни: сколько бы ты ни выслуживался, сколько бы ни врал маме с папой, всегда помни, Что я сделал, сделал по правде, сделал то, чего тебе, Оскар, в жизни не сделать, и что бы потом ни случилось, все равно, этот прыжок навсегда останется моей и только моей победой.

Оскар пыжился, как бы половчее ответить, но я понял, что слова Малка поразили его в самое сердце — Малк его уделал. В первый и, сколько я знаю, единственный раз Оскар не нашелся что сказать: крыть было нечем.

И после того случая в течение многих лет, как только Оскар начинал нахальничать, врать или делать гадости, Малк перехватывал его взгляд и, не поднимая руки — чтобы мать с отцом не увидели, если они были рядом, — показывал ему обрубок пальца, словно говорил: «Не забывай, я тебя уделал, Оскар, я храбрее тебя, ты о таком и мечтать не можешь».

И хотя Оскар пытался притвориться, что ничего не замечает, я‑то видел, что жест Малка его раздражает, бесит, не дает ему разгуляться. В детстве и ранней юности среди мальчишек, особенно если они братья, имеет хождение одна. единственная валюта — храбрость; лишь годы спустя валютой для самоутверждения станут деньги, женщины, машины, работа, то есть предметы и люди.

С того дня Оскар уже не мог задирать нас и командовать, как прежде; благодаря Малку наши отношения сильно изменились, смелость и решительность младшего брата на всю жизнь напугали Оскара, а я его за эти качества столь же сильно зауважал [168].

— Ты не выпил свой капучино, — сказал Даг.

— Я люблю, когда он холодный.

— Вопрос снят, — сказал Даг. Было видно: он не в восторге оттого, что его безукоризненно чистый офис провонял беконом, а стол завален обертками от еды и бумажными стаканчиками.

Я начал прибираться, но тут Даг сказал:

— Нет — нет, насчет этого не беспокойся. Ты расслабься и вот что мне скажи: что конкретно ты помнишь про происшествие?

Я подумал и сказал единственное, в чем был уверен:

— Все, что я помню, — человек с уродливыми ушами рассказывает мне про драконов.

Франк — привет! был в Стамбуле. Видел зуб пророка Мухаммеда.

Крайне малоубедительный.

P. S. Кстати, ты еще хранишь мой мизинец? А то мой «фантомный мизинчик» зудит как проклятый. Его на самом деле нет как нет, а дергаети зудит так, будто он цел и невредим. Престранная штука. Короче, отыщи, пожалуйста, мой мизинец и почеши его за меня, ладно? Буду тебе, братишка, очень признателен.

День, когда со мной случился тот эпизод, начался как любой другой. Из череды прочих дней его выделяло только одно: я начал думать о родителях.

Не верю ни единому слову. Такова была философия моего отца. Некоторые люди доверчивы, остальные — скептики. Такого скептика, как мой отец, еще поискать. Если факт вызывал у него малейшие сомнения, он отвергал его как недостоверный. Если бы ему сказали, что у верблюда на каждом глазу по три века , он бы ответил: «Не верю» . Даже если сообщить ему — для пробы — общеизвестный факт, к примеру: « Слушай, пап, ученым удалось клонировать овцу» , он бы воскликнул: «Чушь!»