Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Нет, просто плохое настроение. Такое плохое — впервые.

— Игорь, вы не обижайтесь, — сказала она, — но смотреть на вас было страшно. Лицо перекошенное…

Старушка беспокойно зашевелилась.

— …Такая злоба в глазах. Невероятная, нечеловеческая.

Катя посмотрела мне в глаза. Но что она могла увидеть в них теперь? Глаза были под цвет дня — серый, унылый лёд. И белёсые крупинки, похожие на нерастаявший снег.

А вот её глаза были синие. Тёплого моря.

В них была жизнь.

— Но в них тогда движение было, — грустно заметила Катя. — А сейчас…

— А сейчас я устал. Это лечение кого угодно вымотает.

— Вам лекарства давали? — с беспокойством спросила Катя.

— Катя, а может…

«На задней площадке — выше поднимайтесь!» — грозно прошипел динамик.

Чёрт, я и не заметил, как троллейбус под завязку наполнился людьми.

— Нам выходить скоро, — сказала Катя. — Давайте к выходу пойдём, а то потом придётся локтями себе дорогу прокладывать.

— …А, может, на «ты» перейдём? — закончил, наконец, я фразу.

— Я — Артур. Помните, мы созванивались и договаривались о встрече?

— Да… припоминаю.

Я вытер руки полотенцем и бросил его в корзину для грязного белья.

— Похоже, я вас разбудил?

Смуглый, темноволосый, с раскосыми весёлыми глазами. В тёмно-сером (явно дорогом) костюме. И тонкий лимонный запах дорого парфюма. Энергичные, быстрые, уверенные жесты. Свежий утренний холод, волнами лёгкий запах мороза, запах чистого снега.

Успешный, довольный, приклеивший ценник себе на лоб, досыта вскормленный миром, вынянченный Марой до смертной уверенности в себе.

Такие люди вызывают раздражение. Их кожа кажется змеиной.

Но этот человек отчего-то вызывал лишь симпатию. Не знаю, почему. Но сразу же стало понятно мне, что он очень, очень похож на меня. Не знаю… Вернее, теперь-то знаю, но тогда, в первые минуты нашей встречи я, конечно, не мог ещё определить, в чём же заключается это сходство. Я не мог понять, осознать его, я лишь чувствовал это.

Возможно, как-то, по каким-то мелким, едва заметным признакам (быть может, по совсем не свойственному питомцам Мары фанатичному, с тенью лихорадки, блеску глаз) ощутил я (не понял, а именно ощутил), что это — лишь маска успешности, тонкий грим на его лице.

А под гримом — другой он, совсем другой. И именно этот другой будет говорить со мной, отложив маску в сторону.

— Вы ещё не завтракали? — спросил он. — Я мог бы подождать…

— У меня утром нет аппетита. Не ем до двенадцати часов.

— Вы…

Он наморщил лоб, явно стараясь вспомнить какое-то слово.

— …Как это по-русски… Вы «сова»?

По-русски… Стало быть, это не родной его язык.

— Никогда не задумывался об этом. Но, видно, так оно и есть. «Сова». Днём сплю, ночью работаю.

Я посмотрел мельком на часы.

Восемь утра. Интересно, с чего это я пригласил его на встречу так рано? Да ещё и к себе домой?

Совсем, совсем на меня не похоже.

— Ну вот, мы и приехали, — сказала Катя. — Здесь ещё трамваи ходят, но на троллейбусе быстрее и без пересадок.

— Катя, а почему ты про лекарства спросила с таким беспокойством?

Она вздохнула.

— Знаю я, как у нас могут вылечить… Просто испугалась, что вы…

— Катя, мы на «ты» перешли, — напомнил я.

— …Можете сознание потерять, — закончила она фразу.

— Ни за что! — решительно возразил я. — Прекрасно себя чувствую, и воздух такой морозный. Бодрит…

«И блевать хочется», — добавил я мысленно.

— Игорь, а давайте я вас… тебя, — предложила Катя, — чаем угощу? Всё равно пришли уже почти, и как-то неловко… Вам опять по холоду добираться…

— Здесь всё рядом, — ответил я.

«Нет, неправильно сказал, — подумал я. — Может решить, что это отказ».

— Спасибо. С радостью.

«Странный день сегодня, странный. Давно меня в гости никто не приглашал».

У подъезда в сугроб косо воткнута ёлка, опутанная густо красными, зелёными и жёлтыми гирляндами. Хвосты гирлянд колышутся вечерним ветром, шелестят чуть слышно, словно тихий шёпот плывёт над заснувшим снегом.

«Тихий праздник, тихая радость. Спокойно всё, так спокойно вокруг…»

Полосы разноцветные, тонкие летят прочь, но не могут оторваться, не могут в снежных потоках вьюги нестись на замершим в предпраздничном ожидании городом, над оранжевыми реками дорог, текущих сквозь ночные кварталы, над чёрно-белыми крышами домов, длинными крепостными стенами опоясывающих настороженно молчащие дворы, над уснувшими парками, над безлюдными пока площадями, над рекламными плакатами в белых, мятных улыбках, что переживут своих живых и через сотню лет, не распавшись в прах, покажут мёртвых.