Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

И добавляет:

— Старших нужно слушаться. Так тебя отец воспитывает?

Тревога поднимается в моей душе. Разговоры, в которых хотя бы мельком упоминается мой отец, мне вообще неприятны, а уж тут, в такой обстановке, да ещё и этим гадом Лёнькой…

К чему он?

Не по себе. Страх нарастает, он настолько силён, что вызвает тошноту.

В слюне привкус меди, я с трудом могу глотать.

— Хорошо он тебя воспитывает?

Лёнька проводит ладонью по паху и стряхивает на меня мочу. На правой щеке я чувствую медленно сползащую по ней каплю.

— Козёл он, твой папаша! — с радостной улыбкой произносит Лёнька.

И пальцем показывает на оттопыренный карман школьной куртки.

— Сам мне вчера полтинник дал!

Лёнька фыркает, всхлипывает от восторга, выбрасывая фонтан слюны — и серебристые капли плывут в полутёмном воздухе школьной уборной.

— Мудила, правда? Пьяный, блин, зараза! Еле ходит, козлина, а всё туда же! Бабки раздаёт… Дебил у тебя папаша, точно тебе говорю! А ещё и раком болен!

Я почти не слышу его. Туман перед глазами густеет. Я с трудом борюсь с нарастающим нервным кашлем, спазмы сдавливают горло.

— Он… — еле произношу я, — он… людей… очень любит. Он не может…

Перехватывает дыхание. Я замолкаю.

— Чего?

Ленькин смех обрывается. Так резко, что последний звук похож уже не всхлип, а на взвизг. Истеричный, почти собачий взвизг.

— Чего? — повторяет он.

В голосе его звучит издёвка. И ещё — угроза.

— Любит, стало быть?

Лёнька поворачивается к унитазу и смачно сплёвывает.

— Это, стало быть, так он тебя, мудака, воспитывает… Сам лошара гнилая, и сынка такого же слепил, уродина…

Он что-то шепчет себе под нос. Шёпот его становится резким, свистящим, переходя временами в шипение.

— Так, значит…

Он манит меня пальцем.

— Сюда подойди. Да ближе! Ближе, кому сказал!

Крик его неожидан для меня. Я вздрагиваю. Подхожу к нему.

— Слышь, — внезапно охрипшим голосом произносит Лёнька, — я тоже людей люблю. Учить люблю такиз козлов как ты! Понял, гнида? Жизни учить! Ты мне ещё спасибо скажешь! Сука!

Он ладонью хватает меня за затылок. Второй рукою бьёт в солнечное сплетение. И резко наклоняет вперёд.

Я теряю равновесие. Падаю. Зубами и верхней губой бьюсь о край унитаза. Выкашливаю слюну и сплёвываю к унитаз кровь и мелкие осколки зубов.

— Это тоже подарок, — с непонятной мне яростью произносит Лёнька.

Он ставит согнутое колено мне на спину, придавливая к унитазу.

— У меня и для тебя кое-что осталось. Получай, гадёныш!

Тёплая струя льётся мне на затылок. Моча стекает по щекам, сквозь распушие губы затекает в рот. Солёный вкус мочи смешивается с кисло-солёным вкусом крови.

— Нравится? — шепчет Лёнька.

Я цепляюсь пальцами за край унитаза и не могу, не решаюсь оттолкнуться от него.

Потому что знаю: может быть и хуже. Куда хуже.

Это ещё не предел.

Лёнька медленно и с явным наслаждением (я не видел его лица, но поклясться готов, что в этот момент он блаженно жмурился и улыбался, запрокидывая голову) стряхивал мне на голову последние капли.

Потом, отпустив меня, отошёл в сторону, поднимая и застёгивая штаны.

Я продолжал стоять на коленях перед унитазом, низко опустив голову. Капли падают на пол. Волосы мокрыми прядями закрывают лоб.

Кожа на щеках горит и чешется, будто по ней стекала не моча, а едва разведённая кислота.

— Привыкай к жизни, чмошник, — произносит Лёнька.

И, подойдя ближе ко мне, тихо добавляет:

— Людей уважать надо. Понял? Меня вот уважают… У меня семья правильная, и сам я пацан правильный. Работаем, слышь, не покладая рук. И живём по-людски. А ты, урод? Давно на себя в зеркало смотрел?

Я снова сплёвываю в унитаз натёкшую с губ кровь.

— Смотрел? — громче повторяет Лёнька.

Я отрицательно мотаю головой.

— Ходишь в обносках, папаша козёл и алкаш, мать — сука подзаборная, сопливая, — с наслаждением произносит Лёнька. — Чё, скажешь, не прав? Любого спроси, так каждый скажет, что прав. Чего, ответить даже нечего?

Я снова мотаю головой.

— Родят же алкаши урода! — с презрением произносит Лёнька.

И выходит из туалета, громко хлопнув дверью.

«Неправда…»

Губы мои еле шевелятся, отчего шёпот едва слышен. Я и сам не могу разобрать своих слов. Только понимаю, что пытаюсь что-то сказать.

«Неправда. Мой отец не алкаш. Он начал пить недавно, он ещё…»

Затяжная рвотная судорога узлом скручивает моё тело.

Я рычу, словно зверёныш. Падаю на пол.