Валерий Привалихин - Восхождение - Проза

А ветер все бился и бился без конца, как сорвавшийся с цепи большой глупый зверь. До рассвета было еще далеко…

Вдруг Игорь испуганно открыл глаза и почувствовал, как на лбу выступил пот: снаружи, оттуда, где бушевала пурга, ясно послышался стук в дверцу. Через несколько секунд он повторился, громче и настойчивей.

Проталкивая тугой комок в горле, Игорь хрипло выдавил:

— Эй, Гога… Слышь!

Затем, ухватив парня за плечо, начал лихорадочно трясти. Тот дернулся, плюхнулся в сиденье и машинально стал нашаривать кнопку стартера, чтобы прогреть двигатель. Игорь, крепко ухватившись вездеходчику в куртку, молча ткнул пальцем в занесенное окошко рядом с собой. И снова кто-то отчетливо забарабанил по борту. Теперь очнулся и Семен. Приподнялся на локтях, недоуменно осмотрелся.

— Только этого сэгодня ишо нэ хватало, — подал наконец голос Гога, переползая на карачках к дверце. Открыл ее, в кабине снова закружили снежинки, а с ними появилась круглая, как шар, голова человека, плотно запеленатая снегом. Только маленькое лицо темнело посредине, поблескивали черные глаза.

Незнакомец, покряхтывая, взгромоздился на сиденье, с любопытством оглядываясь вокруг.

— Ца-ца-ца, — защелкал он языком. — Вот вы где…

И тут же под просторной оленьей кухлянкой у него на груди что-то зашевелилось, и оттуда выскользнула маленькая худая рука. Она быстро распустила завязку под шеей, сдвинула шапку-малахай, и перед всеми предстал сухопарый старик в свободной, болтающейся на плечах одежде.

— Эта… Пурга сильная, — то ли спросил, то ли подтвердил он. — Я вышел, слышу — вездехода где-то гудит. Не может быть вездехода, думаю. А потом, думаю, пойду. Долго шел. Устал немножко… Ты есть Гога, да? — без всяких переходов ткнул он пальцем в Гогу. — А ты Дижа, да? — посмотрел он на Семена. — А ты новый будешь? — быстрым взглядом кольнул он Игоря. — Ехать надо. Чего здесь? Чаю нету. Холодно…

— Эта… — отозвался неуверенно Гога, сидя верхом на крышке мотора. — Откуда ты нас знаешь? Откуда ты вышел?

— Знаю… В тундре мы, пастухи, все знаем… Я на Петтена на собачках пришел, за продуктами. С третьей бригады. Петтена здесь недалеко, помаленько доедем. Я впереди пойду. Значит, все спят. А я вышел. И вот…

Он еще хотел что-то сказать, но в одно мгновенье в машине поднялся такой шум, что ничего невозможно было понять. Гога принялся тискать старика, отчего у того совсем свалился малахай. Семен стал быстро выбираться из кукуля. А Игорь удивленно смотрел и лишь повторял:

— Надо же… А мы и не думали…

Наконец Гога оторвался от пастуха, посмотрел на него.

— Чэго ты говоришь: чаю нэт? Сэйчас напоим… О, идэя! Апэлсын давайте. За мой счет…

Когда Игорь разогнул провод на ящике, достал оттуда большой плод, Гога быстрым, каким-то неуловимым движением крутанул его в руках, упала кожура, и засияла оранжевая чистая мякоть апельсина. Дурманящий запах поплыл вокруг, забивая запахи соляры, влажной одежды, оленьих шкур. Это случилось так неожиданно, что все разом умолкли, рассматривая яркий, нежно пахнущий шар на темной Гогиной ладони.

Старик осторожно, казалось даже с опаской, взял его, поглядел ближе и поднес ко рту. Откусил кусочек, пожевал тщательно и почему-то жалобно посмотрел на Гогу. Протянул обратно апельсин и сказал:

— Сладкая, однако… Не едим мы… Забыл, как называется.

Гога даже открыл рот от растерянности.

— Апэлсын называется, — сказал затем он. — Мы ж его вэзли столько… Дэсять ящиков. Такие муки вытэрпели… Мы ж чуть нэ замерзли вмэсте с ними… А сэйчас…

— О, апэлсына, — с четким кавказским акцентом выговорил пастух. — Знаю. Не растет она у нас в тундре. Потому мы, старики, ее не едим. А внуки мои любят. Кушать будут. Вкусно, говорят…

Потом он шел впереди машины, и мощный свет фар и прожектора освещал его нескладную фигуру. Он шел, не оглядываясь по сторонам, как будто все здесь давно ему было знакомо. Снежная пелена то и дело плотно накрывала его, словно пытаясь спрятать под собой, но он снова появлялся на фоне ночи и пурги.

— Если дотянем, если нэ сдохнэт дызель, я раецэлую дарагого гостя, — сказал громко Гога, сидя за рычагами. — Как хоть звать его?

Только теперь все вспомнили, что даже имени старика не узнали.

А когда впереди в темноте мелькнул слабый огонек, потом показались очертания длинного приземистого дома, занесенного сугробами, Гога снова заговорил:

— Я чэго думаю… Пора мнэ жэнится и родыт сына, больше тэрпеть нэ могу. Рожу его и, как только научу, что слово сол пишэтся с мягким знаком, а слово тарэлька — бэз, засажу за стол и вэлю записыват, чэго буду говорыть… Я расскажу ему про тэбя, Семен, и про тэбя, Игор. Как мы работали карабэйныками. Мы работали, счытаю, на всю катушку. Пусть с любовью записывает мой карапуз и пусть очэнь цэнит всэх нас. А нэ захочэт — буду хлэстать его рэмнем…