Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

– На хутор, к деду Косте, – ответил он. – Есть один такой под Единцом, жизнью мне обязан. Правда, бывший бандит, но это даже лучше – никто не заподозрит…

– Я не хочу.

– Что? Почему? – удивленно проговорил Золман, оборачиваясь к жене.

Обычное распределение семейных прав и обязанностей предполагало, что подобные решения принимает лишь он, мужчина и защитник. Рейна не отвела глаз. Сейчас, когда нужно было спасать детей, она не могла полагаться лишь на прежнюю слепую веру в своего Маккавея.

– Потому что Петро тебе тоже был обязан.

Откуда ты знаешь, что можно довериться этому твоему бандиту?

Золман пожал плечами, признавая ее правоту.

– Хорошо, что ты предлагаешь? Оставаться здесь все равно нельзя.

– Идти в Хотин, к моему отцу, – твердо сказала Рейна. – Туда, где все наши. В общей толпе и уцелеть проще. И потом, сам подумай: случись что с нами, дети одни не смогут. А так – дед с бабушкой, тетки, дядья…

– В толпе? Проще? – с сомнением повторил Золман. – Наоборот, Рейна. Когда все собраны вместе, немцам даже искать никого не придется: приходи да бери кого хочешь! Чтобы не взяли, нужно прятаться. Не в толпу нужно бежать, а от толпы…

Глаза Рейны сузились.

– Бежать? От толпы? – вызывающе переспросила она. – Твои родители, помнится, тоже бежали. И чем это закончилось? Где они теперь? А вот те, кто остались, выжили.

Удар был силен и нанесен явно ниже пояса.

Золман помолчал, недоуменно покачивая головой, как верная лошадь, ни с того ни с сего огретая хозяйским кнутом. Но Рейна знала, что сейчас не до церемоний и угрызений совести. Меньше всего она хотела бы, чтобы ее дети пережили тот же кошмар, который выпал на долю трехлетнего Золмана, скорчившегося под лавкой в залитом кровью железнодорожном купе.

– Мы пойдем в Хотин, Золман. Не ради себя, ради них.

Он взглянул на детей и с трудом проглотил застрявший в горле комок. Рейна уже собрала их в дорогу, и теперь они стояли за материнской спиной рядком, как маленькие солдаты. Восьмилетний Давид и шестилетняя Фейга – с котомками на плечах, почти трехлетний Борух – налегке, вцепившись в рукав сестринского платья, – молча стояли и ждали, подняв на родителей тревожные голубоглазые взгляды.

– Ладно, будь по-твоему, – вздохнул Золман и подхватил вещмешок. – Идемте.

– Мама, домой? – полуутвердительно осведомился малыш, избавляя таким образом старших от необходимости задавать тот же вопрос.

Рейна присела перед детьми на корточки.

– Слушайте, дети, – серьезно сказала она. – Мы пойдем домой, но не сразу. Сначала нужно навестить дедушку с бабушкой. Мы ведь у них давно не бывали, правда? С самого Песаха. Хотите к ним?

Давид и Фейга переглянулись и закивали без особой уверенности. В город? Но как мама думает добраться до города, если поблизости нет ни телеги, ни автомобиля?

Двадцать верст, отделявших Клишково от Хотина, они преодолевали в течение трех суток, избегая дорог и открытых пространств, с большим запасом огибая деревни и шарахаясь от каждого куста, издали напоминавшего человеческую фигуру. Родная земля, знакомая всеми своими складками и бугорками, теперь вдруг обернулась к ним чужим враждебным лицом, подобно старому другу Петро Билану. Глубоко залегшие злые морщины оврагов и шевелюры рощ таили опасность засады, а далеко высунутые языки шляхов, казалось, только и ждали возможности слизнуть их в какой-нибудь черный ад, как зазевавшуюся букашку.

Эта внезапная перемена была такой резкой, такой несправедливой, что Рейне хотелось плакать от обиды. За что? Почему? Чем она провинилась перед этой злобной мачехой-землей, так долго притворявшейся любящей матерью? Чем провинились ее дети? Чем провинился ее муж, вдоль и поперек исходивший эти поля, поливший их своим потом и кровью, наглотавшийся их пыли, утопавший в их грязи, бросавший зерно в их благодатную почву? Чужие? Они – чужие?

И, как будто всего этого было мало, мачеха пугала их угрожающим шумом, ревом, грохотом. Это началось в первый же день, когда со стороны Клишково, от которого они успели отойти всего на каких-нибудь пять-шесть верст, вдруг послышалось дальнее рычание неведомого зверя, как будто сам оборотень Петро Билан шел за ними по следу, оскалив пенистую саблезубую пасть.

– Что это, мама? – испуганно спросила Фейга.

– Война, – ответил за жену Золман. – Это война, Фейгеле. Не бойтесь, она пройдет стороной.

– А никто и не боится! – презрительно фыркнул Давидка.

Но рычание постепенно приближалось, становясь все громче и страшнее, перемежаясь неравномерными грозными ударами, от которых содрогалась земля, ударами, похожими на тяжкую поступь хромого великана. Великан так и остался невидимым, зато ночью мир словно раскололся надвое, когда над стогом, где они заночевали, прошла на восток армада тяжелых бомбардировщиков. Тут уже даже храбрый Давидка не смог выдержать фасона. Закрыв глаза, прижав к себе обеими руками дрожащих от ужаса детей, Рейна шептала слова древней молитвы, которую знала с раннего детства и которая никогда еще не казалась ей такой нужной и важной.