Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

– А ты? А как же ты? Золман отмахнулся:

– Мне тут… надо… Я потом приду.

– Нет, – твердо сказала Рейна. – Пойдем все вместе.

Золман схватил ее за плечи, потряс.

– Рейна, нет времени на споры. Нет времени.

Выстрел слышала? Это ко мне трое привязались. Меня они видели, вас нет. Скоро сюда нагрянут – больше тут спрятаться негде. Я им издали покажусь, покажусь и уведу. Вы к хутору пойдете, а я их в другую сторону поведу, проще простого. Это несложно, не бойся. Этим пентюхам меня в жизни не поймать. Побегают по полям часок-другой и устанут. А я пережду немного, и к вам, на хутор. Ну?! Давай, давай скорее. Скорее!

Рейна подхватила на руки Боруха, кивнула Давидке и Фейге, выпрямилась, глядя на мужа. В глазах ее метались сомнение и тревога.

– Золман, может, все-таки…

– Скорее! – почти закричал он. – Стой, подожди… Подошел к жене вплотную, прижался лбом ко лбу, вдохнул родной любимый запах, провел губами по щекам, по трепещущим ресницам, по мягкому рту, снова вдохнул, запоминая, укладывая в ноздрях, в памяти, в сердце, чтобы подольше хватило.

– Всё! – резко отстранился, подтолкнул. – Пригнитесь пониже и бегите, скорее!

Уже не скрываясь, Золман выбежал назад в поле, выпрямился во весь рост. Двое вооруженных мужчин шли к роще; заметив Сироту, они прибавили шагу. Золман бегом двинулся в обход деревьев. Он пригибался, но не слишком: весь расчет сейчас был на то, что охотники не должны терять его из виду.

Зато Рейна пробиралась через поле едва ли на четвереньках. Давидка и Фейга не отставали, но Борух был нелегкой ношей, и время от времени ей приходилось останавливаться, чтобы дать отдых спине. У края оврага они немного передохнули.

– Еще немного, дети, – сказала Рейна, утирая пот с разгоряченного лица. – Скоро уже придем. Домой придем, в новый наш дом. Там и поедим. Хотите молока? Ну вот. Будет вам молоко, и картошечка, и хлеб. Еще немного. А потом и папа придет, и все будет в порядке. Все будет в порядке. В порядке. Отдохнули немножко? Тогда встаем и спускаемся в овраг, только осторожно. Давид, помоги Фейге…

Овраг был неглубок, но хорошо укрывал от постороннего взгляда. Рейна наконец распрямилась, и уставшие мышцы спины благодарно откликнулись на это простое, такое свободное и естественное движение. Она глубоко вздохнула, тряхнула головой, подняла глаза к небу и увидела их. Они стояли на краю оврага – двое ухмыляющихся мужчин с винтовками наперевес.

– А вот и курочка с цыплятками, – нараспев проговорил один и стал спускаться, скользя по склону каблуками старых, сильно разношенных сапог.

Второй, помладше, последовал за ним. Дети вцепились в платье матери и широко раскрытыми глазами смотрели на приближающихся мужчин.

– Ну что, жидовка, выкладывай…

– Что… что выкладывать? – упавшим голосом спросила Рейна, глядя в веселые голубые глаза певучего охотника.

Прежде чем ответить, он отвесил ей оплеуху.

Женщина качнулась, но певучий ухватил ее за ворот кофточки, не давая упасть. Борух и Фейга заревели в голос, Давид бросился было наутек, но второй мужчина без труда настиг его.

– Все выкладывай. Вы ведь из дому пустыми не выходите. Давай, сучка, вынимай. Кольца, брошки, камешки… Ну!

– Нет у меня ничего…

– Раздевайся!

– Что?

– Раздевайся! Догола, сучка! Ну?!

Он выхватил из ее рук ревущего мальчика и угрожающе занес его над головой.

– Не надо! Не надо, я сейчас, – выкрикнула Рейна и стала торопливо сбрасывать с себя одежду.

– А бабенка-то ничего, – сказал второй у нее за спиной. – Давай-ка попользуемся.

– Делу время, потехе час… – ответил старший.

Он отшвырнул в сторону Боруха и, присев, стал ощупывать складки белья, карманы, швы. Второй схватил Рейну за волосы и пригнул к земле.

– Ложись, сучка!

– Не надо…

Она упала на спину, стараясь вывернуть голову так, чтобы видеть при этом детей, но навалившаяся сверху вонючая туша застилала собой все на свете, как будто на земле осталась только эта слюнявая пасть, и клочья мерзкой бороды, и миазмы зловонного дыхания, и отвратительный зверский хрип. Ей было так больно, что она не чувствовала боли – ничего, только страх за детей, который был еще больше, еще больнее боли.

– Ничего! – разочарованно сказал старший. – Вот ведь сволочь жадная!

Сквозь хрип и рычание придавившего ее кабана Рейна услышала, как смолк детский плач – сначала Фейги, потом Боруха, услышала и рванулась изо всех сил – туда, к детям.

– Лежи, сучка!

Грубые руки сжали ей горло, в глазах потемнело, и милосердный Господь лишил ее наконец способности что-либо видеть, слышать и чувствовать.