Коллектив авторов - От сердца к сердцу

Я была счастлива, когда увидела «Грачи прилетели» Саврасова. Моё сочинение по этой картине было лучшим в классе. Я вслух вспомнила какие-то строчки про «несмелое ощущение надежды в свежем запахе тающего снега». Он на это ничего не ответил. Больше в музее я не произнесла ни слова.

Его семья проводила совместные выходные, посещая музеи. Моя семья проводила совместные выходные, копая картошку. Я тогда впервые осознала глубину пропасти, лежащей между нами.

Он познакомил меня со своими друзьями. Мы ходили в кино, ездили на озеро, много гуляли. Однажды ехали в машине, я никогда заранее не знала наших планов:

— Мы куда сегодня?

— Ко мне, — это прозвучало твердо и однозначно.

— А родители? — робко уточнила я.

— На даче, — ответил он и включил музыку громче, забрав возможность задать следующий вопрос.

На повышенной громкости певица выводила: «…там мы эту девочку… Liebe, liebe, amore, amore…», отвечая на мой незаданный вопрос.

Наши отношения продолжались. Для меня это была самая важная часть жизни. Я была доверху заполнена своим чувством к нему, а он позволял мне быть рядом тогда, когда ему это удобно. Он грамотно построил наши отношения в формате своего комфорта, и мне ничего не оставалось кроме как подстроиться. Он не всегда отвечал на мои звонки, а если и отвечал, то коротко: «Занят, перезвоню». И действительно перезванивал. Перезванивал тогда, когда ему удобно. Через час. Или через месяц. Весь этот час или месяц я практически ежеминутно проверяла экран телефона — не звонил? Я хорошо помню этот телефон. Небольшого размера, красный пластиковый корпус в черной рамке. Серые резиновые клавиши с белыми цифрами. Потертые разрывы кружков у цифры восемь. Восьмерка похожа на зеркальное отображение тройки. И трещина на черной рамке корпуса в нижнем правом углу. Я так ясно помню тот телефон, потому что смотрела на него бесконечно.

Мы закончили университет. Получили дипломы и нашли работу. Я — на заводе. Он — в исполкоме. Я переехала из студенческого общежития в заводское. Он переехал из квартиры родителей в отдельную. Наши отношения продолжались в таком же непонятном формате. Из этого периода я помню состояние абсолютного счастья, когда находилась рядом с ним. И абсолютного несчастья, когда его рядом не было. Засыпать с улыбкой на его плече. Реветь взахлеб, потому что он обещал позвонить и не позвонил.

Я никогда не знала, когда он позвонит и что скажет: «жди, скоро буду» или «собирайся, скоро за тобой заеду». Это неудобно, но претензий я не предъявляла. Я понимала, что такой формат отношений, когда он делает всё, как хочет, а я просто с этим соглашаюсь — единственно возможный. Но у меня всегда был готов ужин на случай «скоро буду» и наряд на случай «собирайся, скоро заеду».

Я помню время, когда работала над сложным проектом. Я тогда много работала. Заполняла работой время без него. Его звонок и короткое «скоро заеду». Я не знала куда, и как надолго. Сложила документы по проекту в сумку, надеясь посмотреть то ли ночью, то ли утром. Мы поехали к его друзьям. Переполненное кафе, шумная компания, громкая музыка, много смеха и танцев. Очень мало еды, и очень много спиртного. Еще почему-то запомнилось, что алкоголь стоил дешево, а напитки дорого. То ли поздней ночью, то ли ранним утром мы выходили из кафе. Я положила сумку на подоконник, он набросил пальто мне на плечи, крепко обнял двумя руками — секундная пауза публичного объятия растянувшегося на вечность. Я слегка повернула голову, прижалась виском к его переносице и скулой чувствовала горбинку его носа. Мы одновременно вздохнули — шумный вдох счастья, немного более долгий и глубокий, с короткой паузой перед выдохом. Абсолютное счастье. Он подал мне сумку с подоконника, ручка бесшумно оторвалась. Сумка безвольно повисла на одной ручке, документы с легким шелестом рассыпались по потертому, в царапинах паркету. Присев, я собирала в неровную стопку рассыпавшиеся листы. Затем неуклюже, неловко загибая страницы, пыталась засунуть их в широкий карман сумки, листы мялись, торчали неровными краями. Утром я не смотрела документы. Я пришивала ручку большой иголкой с суровой ниткой.

Однажды мы шли по проспекту. Витрины ГУМа украсили к новому сезону. Я не помню подробностей — ни манекенов, ни одежды на манекенах, ни темы, ни общего впечатления. Я только помню сумку за стеклом витрины. Она стояла на невысоком проволочном постаменте в углу композиции. Занимая лишь угол пространства, эта сумка являлась центром витрины. Рыжая кожа благородного оттенка. Правильная прямоугольная форма. Две жестких ручки. Строгая молния и две пряжки на клапанах накладных карманов. Купить я её не могла. Но мечтать о ней мне ничего не мешало.