Титус Попович - Жажда

В действительности разговор с Журкой обидел Джеордже. Секретарь довольно резко заявил, что идеи Джеордже о раздаче крестьянам своей земли — типичное народничество. Такой поступок принес бы больше вреда, чем пользы. Крестьяне стали бы говорить: «Смотрите, коммунистов заставляют раздавать все свое имущество, а попозже и нас заставят это сделать».

— Ваша проблема, товарищ Теодореску, решится сама собой, когда наступит для этого время. Важно то, что вы хорошо поработали и довели до конца порученное вам дело, а не то, что у вашей жены было кое-какое приданое.

Джеордже чувствовал себя растерянным и усталым, он с грустью думал, что не сможет обрести покоя, пока не добьется полного понимания той самой бескомпромиссной гармонии, которую так зло высмеивал Суслэнеску, а он сам считал возможной и, во всяком случае, желательной для себя. Возможно, ему надо терпеливо учиться, продумать все сначала, так как все остальное лишь порывы и запоздалые открытия. Главное, что он нашел в себе силы выбирать и выбрал.

Наконец появился Дан. В темно-синем костюме к очках, он выглядел намного старше своих лет. Джеордже с робостью посмотрел на сына.

— Неужели так затянулся обед?

Дан придвинул поближе стул, снял очки и сунул их в нагрудный карман. Лицо его без очков снова показалось Джеордже детским.

— Папа, я солгал тебе, — сказал Дан, положив ладонь на горячую руку отца. — Я не был ни у какого учителя… Меня совесть замучила, и я очень сожалею. Я не имел права лгать тебе, это очень гадко и мелочно. Я вынужден просить у тебя прощения…

Во всем этом Джеордже прежде всего поразила уверенность, с какой говорил сын. В тринадцать лет он всегда мучительно подыскивал слова, и поэтому с лица его не сходила растерянная улыбка.

— У меня было свидание с девушкой, — объяснил наконец Дан. Он подозвал кельнера, заказал бутылку вина, выложил на стол новую пачку американских сигарет, закурил и несколько раз неумело затянулся.

— Ты знаешь, я женюсь, — сообщил он, склонившись к Джеордже и заглядывая ему в глаза.

Кельнер принес вино, раскупорил бутылку, наполнил бокалы и склонился в ожидании.

— Пока все, — сказал Дан. — Ужин потом.

— Слушаюсь!

В первую минуту Джеордже стало смешно, но потом он испугался. Дан сообщал о предстоящей женитьбе так спокойно, словно говорил о чем-то давно обдуманном и решенном.

— Да что ты? — смущенно пробормотал Джеордже и сразу почувствовал себя каким-то наивным и чужим.

— Ничего не поделаешь, — улыбнулся Дан. — Я не ребенок. Мне уже восемнадцать лет…

— Еще нет…

— Через полтора месяца исполнится. В городе полно проституток, все мои товарищи переболели венерическими болезнями. У меня к этому отвращение… Может быть, и глупо, ведь с помощью магического пенициллина все это превращается в пустяки. Но остается грязь. Мне лично все это представляется унизительным. Прости за подробности, ты человек современный, с передовыми взглядами и легко меня поймешь.

— Ты еще слишком молод, Дан… Что скажет мама?

— Значит, сам ты согласен… если заговорил о маме. Я знаю, ты не таков, чтобы сваливать все на мать…

Джеордже медленно выпил свой бокал, пальцы у него дрожали.

— Дан, мне хотелось, чтобы мы всегда были друзьями… По-моему, между отцом и сыном должна существовать…

— Понимаю — мужская дружба.

Джеордже резким движением поставил стакан на место.

— В твоем присутствии я чувствую себя ребенком. Это горестно…

— Не говори глупостей, папа. Ты прекрасный человек, я всегда восхищался тобой и хочу быть таким же, как ты.

— Что это значит, Дан?

— Это не captatio benevolentiae [39] Заискивание (лат.) . . Это вполне искренне. Я не умею кривить душой и лгать…

— А сегодня?

Дан провел рукой по волосам, и золотистые пряди упали на лоб.

— Я никогда себе этого не прощу.

Джеордже наполнил бокал и задумался.

— Я ничего не знаю о тебе, — проговорил он после долгого молчания. — Тебе не понять этого… Я ищу в тебе мальчика, которого оставил, уезжая на фронт…

— А сам, думаешь, остался таким же?

— Тебе пока неоткуда это знать, Дан, — ответил Джеордже.

(В голове его промелькнула мысль, надо ли рассказывать сыну о войне, лагере, ночи в лесу, убийстве Эзекиила, о всех своих сомнениях и колебаниях.)

Оркестр заиграл медленный вальс. Дан недовольно поморщился.

— Плохая музыка действует мне на нервы.

— Ты должен еще подумать, — неуверенно сказал Джеордже.

Но Дан покачал головой.