Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Монахиня уважительно сложила ладони перед грудью:

— Ваши подношения так великодушны, почтенный жертвователь, ваши заслуги и добродетели неизмеримы, да пошлёт вам бодхисатва счастья и долгих лет в добром здравии!

Старшóй Лань передал купюру одной из молодых монашек позади наставницы, та, широко улыбаясь, приняла её, но, когда она опустила глаза на номинал, её брови удивлённо взлетели. Большие круглые глаза, розовые щёки, алые губы и белые зубы, синеватая кожа на бритой голове, от неё исходил аромат молодости. У второй молодой монашки, стоявшей позади старухи, губы полные, брови чёрные, как лак, кожа гладкая, как нефрит. Как жаль, такие девушки — и монахини! Я понимаю, мудрейший, допускать подобные мысли — первостатейная пошлятина, но ведь я должен высказывать, что у меня на душе, иначе мои грехи станут ещё тяжелее, верно? Мудрейший лишь молча кивнул. На празднике разворачивалось действие пятое: начиналось групповое представление — на главной площадке снова оглушительно грянули большие трубы — часть первая: ритуальные танцы фениксов, пляски ста зверей. Со стороны главной площадки донёсся шум, который тут же затих. Трубы наигрывали простые старинные мотивчики, заставлявшие размышлять о далёком прошлом. Я заметил, что Старшóй Лань чуть ли не с одержимостью не спускает глаз с силуэтов трёх монахинь. Серые монашеские рясы, белоснежные воротнички, бледность бритых голов, отрадно посмотреть. В небе над главной площадкой закружились цветастые фениксы, создавая возвышенную и загадочную атмосферу. Я давно уже слышал, что этот мясной праздник проводится в десятый раз, поэтому он должен быть исключительно торжественным, и на церемонии открытия ожидается блестящее представление. Эта пара фениксов с длинными развевающимися хвостами, изготовленные и представляемые искусными мастерами своего дела, наверное, были очень яркой деталью. Что касается плясок ста зверей, думаю, имеется в виду смешанное представление настоящих зверей и ненастоящих. В обеих частях было полно всяких зверей, не было разве только цилиня, [52] Цилинь — мифическое существо, по традиции, его появление приносит счастье. и самых разных птиц, кроме феникса. Ещё я знал, что в танце должна была показать своё мастерство великолепная группа верблюдов Лао Ланя. Но эти верблюды перестали слушаться, такая жалость.

От комплиментов Лао Ланя я просто сиял, это был полный восторг, казалось даже, что я стал больше, в один миг оказался на равной ноге со взрослыми. И поэтому, когда они в очередной раз наполняли стопки, я вылил воду из стоявшей передо мной белой чашки и тоже протянул матери:

— Налей мне немного.

— Как, ты тоже хочешь вина? — удивилась она.

— Не надо учиться дурным привычкам, малыш, — сказал отец.

— У меня настроение хорошее, давно уже такого не было, — сказал я. — Но я вижу, что и у вас оно прекрасное, вот, чтобы отметить наше хорошее настроение, и хочу немного выпить.

У Лао Ланя заблестели глаза:

— Чудесно, племяш Сяотун. Резонно сказано и логично. Сказавший такие слова независимо от возраста, несомненно, имеет право выпить. Иди сюда, я тебе налью.

— Не надо подбивать его, брат Лань, — возразила мать. — Он ещё за свои поступки не отвечает.

— Дай сюда бутылку, — попросил Лао Лань. — По своему опыту могу сказать, что в мире есть два типа людей, которых нельзя обижать. Первый — это хулиганы и бродяги, в общем, люмпен-пролетариат. Из тех, что где стоят, там и спать ложатся, сам наелся — вся семья накормлена. С ними не смеют мериться силами те, у кого есть семья и своё дело, пустившие корни и имеющие потомство, облечённые властью и пользующиеся положением. А есть ещё дети — неказистые, в соплях, грязные, которых пинают, как паршивых собачонок. У таких детей гораздо больше возможностей стать бандитами, разбойниками, большими чиновниками, чем у вежливых и симпатичных, опрятно одетых детей. — И Лао Лань налил мне в чашку вина: — Давай, Ло Сяотун, господин Ло, Лао Лань пьёт за вас!

Я гордо поднял чашку, чокнулся со стопкой в руке Лао Ланя — керамика и стекло издали разные звуки, так восхитительно мелодично. Лао Лань опрокинул стопку и заявил:

— Сначала пьют в честь кого-то! — Потом перевернул стопку, показывая, что всё честно. — Я выпил до дна, давайте и вы, — добавил он.

Ещё не коснувшись вина, губы ощутили резкий, острый, бьющий в нос дух. Ощущение было не из приятных, но я в крайнем возбуждении отпил большой глоток. Во рту всё будто вспыхнуло огнём, который покатился по горлу в желудок, обжигая всё на своём пути. Мать выхватила у меня чашку: