Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Мудрейший глянул на меня одним глазом — взгляд острый, а что он значит, неясно.

Артисты на ходулях из колонны, пришедшей с запада, относились к ресторану Сянманьлоу — на белой униформе и высоких поварских колпаках красовалось название этого ресторана. Ресторан этот, мудрейший, очень старый, может предложить полный набор блюд китайской и маньчжурской кухни. Предок шеф-повара этого ресторана служил старшим поваром во дворце императоров династии Цин, сам он искусен необычайно, но и характерец будь здоров. Одному гонконгскому гранд-отелю не удалось переманить его даже за ежемесячную зарплату в двадцать тысяч гонконгских долларов. Каждый год сюда приезжают группы японцев и тайваньцев, чтобы насладиться всеми блюдами маньчжурской и китайской кухни. Только в этих случаях он сам появляется на кухне, а обычно сидит в зале, попивая улун [47] Улун — один из сортов китайского чая. из чайника красной исинской глины, от чего зубы у него почернели и стали словно лаковые. Артистам на ходулях не повезло, на лужайке ходули вязли в земле, и порядка в колонне совсем не стало. Этой команде из западной части города соответствовала колонна фабрики Лэкоуфу по производству ветчинной колбасы из восточной, человек тридцать, которые держали за красные шнуры огромные красные воздушные шары в виде колбасы. Эти шары обладали немалой подъёмной силой, и казалось, что эти люди ступают на цыпочках и могут в любой момент взлететь в небесную синеву.

Когда мать первый раз послала меня в дом Лао Ланя, чтобы пригласить его к нам, стоял погожий полдень. Снег на улице таял, на недавно, лишь прошлой осенью положенном асфальте стояли лужи, и чёрные полоски виднелись только там, где явно недавно проехал автомобиль. Дорогу у нас в деревне заасфальтировали не за счёт местного бюджета, деньги обеспечил один Лао Лань. Деревенским стало гораздо удобнее добираться по асфальтированной дороге и ещё более широкому шоссе, ведущему в город, соответственно возросла и репутация Лао Ланя.

Я шагал по дороге, названной Лао Ланем улицей Ханьлинь, и смотрел, как капли воды, подобно жемчужинам, стекают по черепице, освещённой солнцем. От этой пронизывающей сознание торопливой капели, от врывающегося в ноздри свежего запаха тающего снега с примесью духа земли на душе было особенно ясно. На снегу в тенистых местах рядом с домами или на покрытых снегом кучах мусора возились и расхаживали куры и собаки, уж не знаю, чем они там занимались. Люди входили и выходили из салона красоты «Мэйли». Из торчащей из-под стрехи дымовой трубы вырывался густой тёмный дым, и стекающая с края трубы сажа пачкала белый снег под крышей. На ступенях своего дома стоял в привычной позе Яо Седьмой, покуривая с печатью глубокой задумчивости на лице. Завидев меня, он махнул рукой, я не хотел обращать на него внимание, но, поколебавшись, когда очутился перед ним, поднял на него глаза, припомнив его оскорбления. Когда отец сбежал, он, бывало, говорил в присутствии каких-то зевак: «Сяотун, вернёшься, скажи матери, пусть сегодня вечером для меня дверь не запирает!» Зеваки загоготали, а я рассерженно бросил в ответ: «Так и эдак восемь поколений твоих предков, Яо Седьмой!» У меня было заготовлено немало грязных ругательств, чтобы в нужное время ответить на его провокации, но я не ожидал, что он приветливо поинтересуется:

— Племяш Сяотун, батюшка твой дома чем занят?

— Так я тебе и сказал, чем мой батюшка дома занят, — холодно проговорил я.

— Ишь, норов какой у паршивца, — крякнул он. — Вернёшься домой, передай отцу, пусть зайдёт ко мне, нужно дело одно обсудить.

— Извини, — отрезал я, — передавать твои слова я не обязан, и отец прийти к тебе не сможет.

— Ну и характерец, — сплюнул тот. — Тоже упрямый, гадёныш.

Оставив позади Яо Седьмого, я свернул в широкий проулок семьи Лань. Этот проулок выходил на мост Ханьлинь через реку Улунхэ, перевалив через который, оказываешься на шоссе, ведущем в уездный город. У ворот дома Лао Ланя стояли два лимузина «Сантана», водители слушали музыку, а собравшиеся вокруг ребятишки то и дело тыкали пальцами в сверкающие детали корпуса. Низ машин был полностью заляпан чёрной грязью. Я понял, что наверняка у Лао Ланя кто-то из чиновных, в такое время, когда едят и пьют, стоя в проулке, можно учуять тянущуюся из дома плотную дымку ароматов. Среди них я чётко различал ароматы различных видов мяса, словно видел каждый из них собственными глазами. Вспомнились наставления матери: «Никогда не заходи, когда в чужом доме едят, иначе людям будет неловко или можно поставить их в неудобное положение». Но я вспомнил также, что пришёл совсем не за тем, чтобы попрошайничать, а чтобы пригласить его на угощение в наш дом. Поэтому я решил всё же ввалиться и выполнить поручение матери.