Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Ты знаешь нашу ситуацию, — с улыбкой отвечала мать. — Только на дом и старались накопить…

Та царапнула взглядом отца:

— Коли живёшь семьёй, вещами надо обзаводиться, брать в долг вообще неудобно.

— Такая возникла вот необходимость, — объясняла мать. — Хотим наладить отношения, как-никак староста, начальство…

— Не знаю, что уж там думает Лао Лань, стоило ли тратить полдня на то, чтобы потом всё приготовленное съесть самим? — продолжала двоюродная сестра матери. — На месте Лао Ланя я бы к вам домой не пошла. Время-то сейчас какое? Кому нужна твоя стряпня? Хочешь поддержать отношения, возьми да «красный конверт» поднеси.

— Я уж и так трижды Сяотуна посылала, в конце концов, он согласился, так и сказал.

— Это ж надо, совсем стыд потеряла! Что называется, на оконной бумаге носики рисовать, Сяотун — экая величина! — взвилась двоюродная сестра. — Коли зовёшь кого, надо делать чин по чину, не на пустую похлёбку, чтобы курам на смех. Боишься потратиться, так и не зови, а уж ежели зовёшь, денег не жалей. Я ведь твой норов знаю, ходишь и мелочью трясёшь, это называется скупердяйство!

— Люди не горы, сестра, чтобы никогда не меняться… — Лицо матери вспыхнуло, похоже, она уже подрассердилась.

— Боюсь только, что легче сдвинуть горы и реки, чем изменить характер человека! — напирала двоюродная сестра, загоняя мать в угол. Тут даже Сунь Чаншэн не выдержал и рявкнул на жену:

— Будет уже! Ежели язык чешется, об стену поди почеши. Всё равно, что земной поклон отбить и при этом три раза воздух испортить — в тебе больше зла, чем доброго дела получается! Таким, как ты, нужно и посуду одолжить, и родню обидеть.

— Так я им добра желаю! — взвилась та.

— Да я и не в обиде, зятюшка, — поспешила вставить мать. — Я характер сестры знаю. Не будь мы близкие родственники, я бы и не пришла за одолжением; не будь сестра близкой роднёй, тоже бы так не говорила.

Сунь Чаншэн вынул сигарету и протянул отцу.

— Что верно, то верно, — дружелюбно согласился он. — Когда под стрехой стоишь, разве голову не пригнёшь?

Отец не сказал ни да, ни нет, а лишь кивнул.

Я так подробно описал то, как мать одалживала вещи у своей двоюродной сестры, чтобы убить невыносимо тянувшееся время. На цунь меньше стало керосина в лампе с абажуром, большой нагар образовался на свече из бараньего сала, которая осталась с прошлого Нового года, а Лао Лань так и не появился. Отец глянул на мать и осторожно спросил:

— Может, задуем свечу?

— Пусть горит, — равнодушно бросила мать и, согнув средний палец правой руки, прицелилась и щёлкнула по нагару, отлетевшему куда-то в сторону. Свеча на время разгорелась ярче, прибавив света в помещении и заставив сверкать ещё более соблазнительным блеском расставленные на столе блюда из мяса, а больше всего — румяную кожу жареной курицы.

Когда мать разделывала эту жареную курицу, мы с сестрёнкой подбежали к плите и принялись заворожённо следить, как ловко она отрывает кусок за куском. Вот одна ножка очутилась на тарелке, потом другая. Я спросил:

— Мам, а трёхногие куры бывают?

— Кто знает, может, и бывают, — усмехнулась она. — Правда, я таких никогда не видела. Хотя, надеюсь, бывают и четырёхногие, тогда можно было бы дать каждому по ножке, чтобы заморить голодного червячка в ваших животах.

Это была жареная курица от семьи Дун, они использовали местных кур, не тех глупых синтетических (мясо слезает лохмотьями, кости хрупкие, как трухлявое дерево), выращенных на специальном корме, а тех, что нагуляли мясо в поле на травках и насекомых, с крепкими костями, умных и сообразительных. При таком богатстве питательных веществ значительно улучшался и вкус мяса.

— А я вот слышал от Пинду, сына Пин Шаньчуаня, что в семье Дун кур выращивают дома, нелегально, их и при жизни кормят гормонами, и после забоя формальдегидом обрабатывают, — сказал я.

— Какой формальдегид с гормонами? Крестьянские желудки не такие нежные, — сказала мать и, взяв бесформенный ком нащипанного мяса, сунула его в рот Цзяоцзяо.

Цзяоцзяо уже вновь ожила, и её отношения с матерью тоже значительно улучшились. Как только мясо попало в маленький ротик, она принялась жевать с громким чавканьем, не сводя глаз с рук матери. Мать содрала пласт мяса с кожей с куриной спинки и запихнула в рот мне. Я даже не успел прожевать его как следует, а тут же проглотил. Будто не я его проглотил, а оно само проникло ко мне в горло. Цзяоцзяо высунула красный язычок и облизала губы. Мать оторвала ещё одну полоску белой курятины и отправила ей в рот со словами: