Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Через много лет после похорон, после развода с Ингой — Джон пропал, перестал выходить на связь со мной. Как раз в те недели, когда я залег в больницу — помирать. Дела мои были совсем плохи. Речь шла вовсе не о неудачной попытке суицида, я про это совсем забыл и жил как все. У Джона тогда хранились какие-то мои деньги — у кого ж еще, я доверял ему на все 100. И эти деньги мне бы сильно пригодились, когда всё, что было у меня, стало в очередной раз разваливаться и крушиться. Я уже начал тогда привыкать — и почти привык — к мысли, что скоро мне прощаться с привычным миром живых, у них свои заботы, у меня — свои, у нас ними ничего общего, о чем тут говорить, когда мне скоро на выход отсюда. Но и в самом деле тут довольно простая логика: если человек в скором времени помрет, какой смысл тратить на него дорогие дни жизни и человеческую энергию? Взамен-то что? Ничего. Впереди — тупик. Стена. Точнее, яма. «Разлюбила — уплыла», — как говорил поэт, правда, несколько про другое. В той новой оптике старый друг уже не выглядел таким прекрасным, как прежде… Он стал просто знакомым. И я увидел картинку такой, какой она была в глазах чужих людей еще тогда, в дни похорон Димона: ну вот, Джон запал на даму, она не ответила на его чувство, а тут как раз ее муж при странных обстоятельствах помирает — ну и кому это выгодно, Пушкину, что ли? Проще простого. А может, у них совсем запуталось всё в жизни, и покойник, то есть на тот момент будущий покойник, немного мешал новым любовникам, ну и вот.

А как же большая чистая мужская дружба?

За которую мы все отдали бы жизнь? Тогда. По крайней мере, я был в этом убежден.

Ну, может, кто-то и отдал. Не свою, так чужую. Такое бывает. Ну и потом дружба, не дружба — так ли уж она важна? Сколько на наших глазах разрушилось дружб и иных высоких отношений. Смотришь — только что перед нами был некий сверкающий мир, и в нем — сплошь ангельского пошиба люди, но вдруг из-за какой-то ерунды, из-за малых даже денег всё разваливается и то, что ты прекраснодушно считал сказочным дворцом, вдруг оказалось трущобами… Да это с самого начала и были трущобы, все это видели — кроме тебя одного.

Какие преступления кажутся невозможными ни при каких обстоятельствах? Вообще — и, в частности, в ситуации высокой дружбы? Я думал про это, помирая, то есть в кавычках «помирая», — в кавычках потому, что в тот раз я не умер же, а почему-то, непонятно почему, застрял здесь, на поверхности. Думал я, думал — и ничего не надумал. А потом выкарабкался и зажил себе дальше, отбросив мысль о (собственноручном) закрытии проекта.

Мой дед в ту пору был не только жив, но и даже весьма бодр, на восьмом десятке. К нему я и поехал после похорон Димона, в том нашем бывшем городе, куда мы привезли консервы из человечины — мертвеца в цинковом гробу. Я был в те дни в рассыпанных чувствах, полуразобранный.

Мы все жили когда-то там, на нашей малой родине… Огромный дымный завод в центре, вокруг которого построен город, и люди живут среди железного лязга и ядовитого разноцветного дыма, в спектре от черного до красного. И этот дым медленно, с шипением поднимается в небо и висит над мартенами, домнами и прокатными станами. После, через много лет, вышел «Груз 200» (не к ночи будь сказано), великое балабановское кино, тоже с цинковым, как у нас, «у нас», гробом. Там по сюжету, все помнят, сумасшедший мент привез к девице домой цинк с запаянным внутри ее десантником, убитым непонятно где и за что, — казенные же фразы не в счет, кто ж им верит. Там, в том мрачном покойницком кино, всё крутилось вокруг примерно такого же снятого с натуры завода — да не в наших ли краях? «Маленькая Вера», прогремевшая в перестройку в довоенном еще Мариуполе, да он вообще тогда, небось, еще Ждановом назывался — знакома публике, и незатейливая жизнь простых, очень простых людей там показана тоже без всяких прикрас, это вовсе не гротеск, как может показаться яйцеголовому зрителю. (Точнее, могло тогда показаться.) Или — взрывы с последующими массовыми похоронами: в этом нет и не было в наших краях ничего этакого сугубо военного. Сколько ж там случалось аварий на шахтах. После них, через некоторое время, появлялись ровные ряды могил с надгробиями в единой стилистике, и на черных этих, под уголь, обелисках — общая дата смерти, ну, кроме пары-тройки ребят с того же участка, которые доходили позже, в больницах, и были зарыты досылом, уже не очень торжественно. Но всё ж не тайком, как после — псковские десантники, погибшие в том же самом Донбассе, якобы в отпуске, только не под землей, а на поверхности.