Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Она встречала меня сурово, говорила противным голосом, что — ах, ах — я спаиваю ее мужа. Я не спорил, не сдавать же друга, и делал виноватое лицо. («Кто отдаст душу за други своя…») Мы выпивали всё, что было у меня в портфеле, он приносил еще из загашника недопитую «Зубровку», и я, икая, укладывался на диванчик и кряхтел и храпел там до раннего утра, когда мы все подхватывались и бежали каждый по своим делам.

Она называла меня ебаным алкоголиком, а невнятных сентиментальных стихов больше не декламировала. Куда подевалась прежняя дымчатая лирика? Передо мной был совершенно другой человек! Жесткая нудная жена, какое щастье, что не моя, а чужая — повторял я (себе) то и дело, и это была важная ступень на пути к пониманию того, что вообще есть щастье. Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло. Можно только представлять себе, в общих чертах, как Димону было больно оттого, что ему досталась только тусклая пустая оболочка, лягушечья шкурка, занудство и угрюмость домашнего быта, — а нежная, романтическая (пусть даже и фальшивая) красавица, какой она была раньше, вся досталась мне, а после исчезла, как ее и не было, вместо нее — холодная хозяйственная тетка, каких полно кругом… «Пускай ты выпита другим, но мне досталось, мне досталось», — как там у автора классического русского блатняка. Принцесса оборотилась в лягушку, такая сказка наизнанку.

Это как в кино, когда убивают главного героя, и это как бы ты сам, это ты смело воюешь и побеждаешь, но убивают-то не тебя, ты смотришь на печальный финал со стороны, ну грустно тебе, и что с того — ты всё равно живешь дальше и у тебя еще будет много всякого разного…

Непонятно, кому досталось больше унижений в их доме — ему или мне. Однако я все равно продолжал бывать у «молодых», да хоть потому, что жизнь дала трещину, я оказался на мели — и тащился в страшную даль ради того только, чтоб просто пожрать. Я довольно долго жил так, бродяжничая, изредка зарабатывая сколько-нибудь скупых банкнот, которые меня не спасали, а только выручали на время, короткое время, на пару-тройку дней.

Бедность я переносил довольно легко. Купишь, бывало, батон за 13 копеек в булочной на Горького, возле кафе «Марс», и плетешься вверх к Пушкинской, глядя по сторонам… Заглянешь в «Дружбу» и купишь там тоненькую книжку издательства Philipp Redam, Бёлля какого-нибудь, Das Brot der fruhen Jahren, и читаешь ее, сидя на лавке под памятником, спотыкаясь о незнакомые слова, которых было когда-то немало…

Да, немецкая тема продолжала звучать стремительным домкратом. Инга, когда мы еще были вместе и после, несла ее в мою жизнь, продолжала нести. Меня впечатлял этот переход от простодушной немецкой сентиментальности — к немецкой же стальной солдафонской суровости. Иногда мне хотелось пожертвовать собой ради друга и грохнуть Ингу, подарив ему щедрой рукой сладость освобождения. («Что то за вольность, добро есть какое? Иные говорят, будто золотое», — толковал Сковорода.) Еще я думал о том, что и он сможет решиться на убийство, если она еще на сколько-то поднимет градус унижений, которые отравляли его жизнь, — по крайней мере, мне казалось, что отравляли. При том, что садомазо никто не отменял в нашей бедной холодной стране. Тут же вам — и нам — не Италия.

А как же Ромео с Джульеттой? Вот же, казалось бы, чистой воды садомазо, победа танатоса над эросом, при том что страна их — теплая и веселая, и беспечная! Но — ничего подобного! Этот мрачный текст сочинил англичанин и всё наврал, сидя там у себя на дождливых сырых островах (а самоубийств на Британских уж всяко больше чем на Аппенинах)… Расставшись с женой и сыном, separate but not divorce, и бешено страдая от этой разлуки, о чем Вильям наш Шекспир и написал в «Гамлете», выведя там себя в образе тени отца главного персонажа, — это если верить Джойсу, точнее, его персонажу Стивену Д. из «Уллиса», которого никто не читал. Поскольку великий драматург официально числился мужем, а жена в его отсутствие, которое сильно затянулось, могла же, думал он, найти себе какого-то красавца, логично? — а уехать — это всегда немножко умереть — и вот вам, пожалте, отравленный в ухо король и его королева-мать, она же королева-блять. Какая фантазия была у человека! С такой хоть сейчас в Кащенко.

И еще была одна маааленькая love story — внутри большой. Как-то я позвонил Димону, и он велел мне приехать прям в тот же вечер. По пути завернуть в общагу за его однокурсницей, привезти ее и выдать за свою подружку. И непременно остаться ночевать, с ней — ну, операция прикрытия! Так partners друг друга cover в американских полицейских лентах.