Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Да, согласен, в чем-то вы правы, ваше величество, с вашей ориентацией. Бабы, они все истерички, у них конкуренция, ревность, они дерутся друг с другом, царапаются. А мужики, по крайней мере, сдержанны.

— Если б так… — печально ответил король. — Лучше б истерили и царапались и таскали друга за волосы! У нас всё хуже: моих самых нежных красавцев убили на дуэлях. Вот пидарасы!

Врут все эти якобы умные книжки или нет? Понятно, что авторам для успеха нужны парадоксы и внезапные идиотские ходы, чтоб продать тираж и еще пару допечаток. Белое выдать за серое, злое — за доброе, в негодяе найти черты святого — ну, первый курс «Щуки». Там как раз тупо учат, как привлечь и удержать внимание, чтоб не сгинуть в безвестности и не спиться с тоски там, в глухой духовной провинции, вдали от света, от сияния. Я обдумывал всю эту чужую заумь — изредка на меня находила такая блажь. Всё взвешивал бесстрастно, пытаясь ухватить суть. Прочтешь что-нибудь типа мемуара русского писателя, который делает минет негру-бомжу, — и что-то вдруг как всплеснет так в мозгу! И несколько минут думаешь о том, много ли вокруг пидарасов и как им живется, — весело? Или хоть топись? Они, в свою очередь, небось, жалеют нас, серых натуралов, которые возятся с банальными мокрощёлками! (Кстати, есть еще более роскошный термин — «пиздопротивный», который меня смешит.) Один знакомый литератор часто описывал секс, с деталями, в подробностях, не забывая про любовные жидкости. Получалось не очень привлекательно, а даже и отталкивающе…

— Но если ему бабы не нравятся, если они ему так противны — зачем он с ними якшается и после это описывает? — удивлялся я. Через много лет случайно выяснилось, что у него был роман известным голубым культуртрегером. Тот написал некролог, в котором деликатно сдал любовника. Так тот литератор лет за 10 до смерти внезапно переквалифицировался в бабники! Он прям зверствовал, дорвался наконец до настоящего секса, после скучной возни с мужиками. Метаморфоза!

Ну тут всё понятно. Нечего и сравнивать… Голые мужики — отвратительны все до одного, есть ли что скучнее (чужого) хуя? А голые бабы — ну где-то каждая вторая или две из трех нехороши, а остальные как минимум бодрят. Это необычайно важно.

Словом «бабы» я называл своих Джульетт, а не каким-нибудь дурацким девчачьим словом «возлюбленные». Кстати, возможно, я еще и потому избегал этого приторного словца, что однажды оно было сказано про меня, причем при пренеприятных обстоятельствах. Одна моя подружка, на которую я в те времена всерьез тратил жизненные силы и телесные соки, — однажды, пьяная, вела к себе домой нетрезвого же спутника, который, как назло, был с виду и по манерам (что я успел отследить за те минуты, что мы были на грани боестолкновения) — моей противоположностью! Мы столкнулись на лестничной площадке, я спускался, не достучавшись в ее дверь, а те голубки поднимались, тяжело и устало, и орали какие-то куплеты. Именно этим вот сахарным, сахаринным словом она и представила меня своему собутыльнику, чтоб… чтоб что? Объяснить ситуацию? Ему? Мне-то не надо было, и так всё было наглядно. Я кивнул влюбленным, молча, и зашагал дальше вниз по лестнице, которая вела их вверх. На ходу, на полпути, я успел засечь, что они, постояв в задумчивости на ступеньках, секунд 15, таки продолжили свое утомительное восхождение. После я еще к ней зашел пару раз, всё же проще рубить собаке хвост по пятаку, а не одним махом по самые уши, и по ходу этих прощальных актов любви намотал на винт — и эта хоть и благородная, но легкая любовная болезнь с мутными каплями несвежего цвета была послана мне, вероятно, тем джентльменом, с которым мы так учтиво разошлись на лестнице старинной хрущевки, — что твои мушкетеры. Та мутная тема помешала мне затеять с одной новой знакомой солидный роман, который мог поглотить, затянуть меня всерьез. Впрочем, если начать перечислять то, чего не было, что не случилось, — то мы растворимся в хаосе, в бесконечности.

Я не оставлял мысли повидаться с Женей. После всего этого. Я как-то распознавал в ней топливо, которым мне следовало от нее заправляться, — присоединяясь, пристегиваясь к ней. Это была ощутимая, заметная тяга… Так бывает, когда распознаешь «своего» человека.

Я стал писать Жене письма и слать их в тот ее студенческий город. Но всё было напрасно. Ни одного ответа. Нельзя сказать, что я из-за этого сильно страдал, поскольку наш почин, наш задел на будущее был микроскопический, нежности и стыдных желаний в моих мыслях о ней было куда меньше, чем жути от воспоминаний о том, что ей выпало. Но мне просто чего-то не хватало, каких-то специй, которые я учуял в ней, вот и всё.