Алиса Ханцис - Аквариум

— О чем, по-вашему, эта картина?

— Не знаю, — ответила она всё с тем же доверчивым прямодушием. — Я не все его парадоксы могу разгадать. Просто когда я впервые увидела эту картину, я заплакала.

— Ему было бы приятно, — сказал Тео, улыбнувшись не губами, но интонацией.

Он наполнил чаем граненый стакан, щедро добавил сахару и снова задумался. Что же было дальше? Они сидели за столом и болтали, и он внезапно понял, в очередной раз взглянув на гостью, что ее зовут Ива — так нежно и податливо она клонилась под малейшим ветерком, так трепетала и снова распрямлялась. На нее было приятно смотреть. Когда кто-то сказал ей какую-то беззлобную глупость о рассказе, который Тео только что написал — «такой сентиментальный рассказ, я чуть не умер» — его это почему-то задело. Сильно задело. Теперь он вспомнил. Он тогда небрежно отшутился — шутовство всегда давалось ему без усилий. Только крошечные бороздки на коже пошли лопаться одна за другой — охотно и дружно, как древесные почки, почуявшие весну. Но этого, к счастью, никто не заметил.

Поиск, проникновение, полет. Он мечтал быть летучим, как ртутные пары. Но даже назваться, к примеру, Меркурием он не мог, поскольку имя было занято минимум дважды, а этап подражаний он уже прошел. Оставалось мириться с этим бренным телом, чьи потребности отнимали так много времени и сил. Мику было в этом смысле гораздо проще — вот уже кто не расстался бы со своей земной оболочкой ни за какие коврижки. Они оба давно знали, что Мику для вдохновения надо быть, как он выражался, слегка на взводе. А поскольку брат мог возбудиться даже на дорожный знак «Осторожно, неровности», его творческой плодовитости позавидовал бы любой.

Он порылся в ящике, нашел бинт и наскоро замотал указательный палец, чтобы можно было держать ручку: не стучать же на машинке, когда все спят. Разложил на столе первый попавшийся лист, разлинованный нотоносцами, и стал записывать то, что придумалось накануне.

Было уже совсем светло, и он выключил лампу. Допил второй стакан черного, как вар, чая. Тео всегда пил очень крепкий чай — такой вяжущий, что он потом не мог и двух слов связать. Тогда он переставал болтать и начинал работать. Шутка, ему просто нужен был кофеин. Много кофеина, растворенного в горячем и сладком, — с утра и до позднего вечера, когда можно было наконец выпить портвейна, чтобы быстрее уснуть. А от кофе у него болела голова.

Ива стала приходить к ним всё чаще. Незаметно они сдружились и с Ми, и с Тиной. Последняя поначалу относилась к девушке снисходительно и делала вид, что старше нее, хотя было ровно наоборот. Но Тина, поступив в институт, как-то быстро заматерела: сменила растянутый свитер на облегающую кожу, в середине первого курса нашла подработку и купила подержанный мотороллер. На этом мотороллере — а пока его не было, то на такси — Тина отвозила Иву домой, когда посиделки переставали быть томными. Тео не возражал: хрупкому деревцу и правда было не место в этом угаре. Она училась на ландшафтного дизайнера — не в вузе даже, а в каком-то средне-специальном. Маленькие руки ее все были в мозолях и порезах, и это ему почему-то нравилось.

В один из вечеров Тина не пришла: ей нужно было срочно доделать какой-то курсовой. Вчетвером они долго болтали и пили чай под темнеющим мансардным окном. Потом Мик и Ми пошли покурить и уже в дверях крикнули Тео, что спустятся в магазин пополнить запасы. «Не спешите», — добавил Мик и подмигнул.

Они сразу почувствовали, что в комнате стало слишком тихо. Ива, оглядевшись в поисках опоры, подошла к шкафу. Две книжные полки были забиты нотами, всё остальное пространство поблескивало, как рыбья чешуя, пластиком сидюшных футляров. Девушка залипла. Глаза ее вчитывались в надписи так, будто разбирали иероглифы; пальцы гладили корешки, будто не нашли в этой комнате ничего более достойного ласки. Но выразительней всего была спина, обращенная к Тео. Спина кричала и молила. Он решил прийти ей на помощь. Приблизился почти вплотную; потянулся над ее головой к верхним полкам и подцепил ногтем один из дисков. Ни слова не говоря, показал ей обложку. Девушка прочитала имя композитора, почему-то шепотом, и наконец-то подняла глаза.

— Это старинная музыка?

— Да, — сказал Тео, вставляя диск в щель проигрывателя. — Это барочная опера. Не самая первая, но моя самая любимая.

Он подвинул ей кресло так, чтобы динамики были на нужном расстоянии, и сел рядом на перевернутый ящик. Это опера, сказал он, про императора Нерона. Он так обожал свою любовницу, что готов был пойти на всё, лишь бы сделать ее императрицей. Цель уже близка, и он решил обмыть это дело вместе с лучшим другом.