Алиса Ханцис - Аквариум

— И?..

— И всё. Но он говорит, что счастлив, и от этого страшно. Он как маньяк. Только маньяки обычно делают другие вещи… Так ты не знаком с этой Колеттой? Тут же все авторы явно любители, студенты.

— Нет, — сказал Тео. — У нас такими самородками всё кишит, плюнуть некуда.

Дальше Мик слушал вполуха: он задумался, а самородок ли он сам. Вчера у них была читка сценария, и Ми сказала, что сюжет у него провисает. А Мик никак не мог взять в толк, где надо подрезать: все сцены казались ему одинаково важными, и выбрасывать было жалко. Он решил, что спросит у брата, хоть тот и говорил, что ничего не смыслит в сценариях. Но ведь когда-то его советы сделали Мика — пусть не художником еще, только личинкой художника — какая разница: из мальков рано или поздно вырастают большие рыбы, даже с поправкой на детскую смертность.

Это было еще в школе. Тео сказал, что они давно уже не дети и нельзя больше беззаботно нести пургу. Теперь недостаточно излиться своим творением и бежать показывать всем еще не просохшую бумажку (Мику было почти шестнадцать, но он почему-то смутился). С любым материалом надо работать — даже с тугой пружиной стихов или мелодией, услышанной во сне. Так что, старик, учись строить каналы и плотины. Киркой и лопатой, добавил он и сжал в кулак жилистую руку. Киркой и лопатой.

Как бы то ни было, одного конька Мик сумел найти и даже оседлать. Уже на втором курсе никто не сомневался, что этот жанр точно ему удается: музыкальные видеоклипы.

Он с нетерпением ждал семестра, чтобы реализовать свой новый проект. Площадку нашли еще летом — натурную, шикарную, и даже недалеко, так что можно было смотаться одним днем, если повезет с погодой. День нужен был пасмурный, но, ясен пень, без дождя. Сидя на пассажирском месте фургончика, в котором ехала группа, Мик озабоченно смотрел в окно: прогноз обещал «переменную облачность, преимущественно без осадков», но тучи впереди выглядели зловеще.

Выехали еще затемно и к полудню были почти готовы: выгрузили инструменты и технику, наметили точки съемки. Бабье лето пролетело быстро, день был хоть и безветренный, но зябкий. Сразу за руинами усадьбы, перед которой они расположились, начинались поля, но низкие тучи скрадывали простор, вызывая неуютное чувство на грани клаустрофобии. Кто-то включил проверить фонограмму, и Мик подошел поближе к машине, растирая онемевшие руки, точно динамик стал вдруг печкой-буржуйкой. Музыка была странная. От Тео никто и не стал бы ждать иного, но Мику нравилась эта вещь. Она начиналась с мелодии, которую играли, почередно, то клавесин, то синтезатор, стреляющий отрывистыми нотами, будто космическим лазером. Получался какой-то диалог салонной жеманницы и терминатора.

— Это оммаж, — сказал Тео, когда Мик восхитился придумкой.

— В смысле?

— Homage, — повторил он терпеливо. — Цитата из кого-то, кому ты хочешь отдать дань уважения и поблагодарить за доставленное удовольствие. А вообще-то эта музыка из мультика, и она слишком хороша, чтобы прозябать в неизвестности.

Мик тогда подумал, что брат опять выдумывает. Одно время они увлекались сочинением шутливых рецензий на рассказы друг друга — нарочито заумных, где высасывались из пальца и потом долго обсасывались аллегории и реминисценции, о которых автор и понятия не имел. Когда им это надоело, они перешли на мистификации и стали писать о несуществующих авторах. Это игра, впрочем, тоже была быстро забыта.

Кто-то крикнул, что музыканты готовы. Мик заранее продумал и даже зарисовал, как их расставить на фоне усадьбы. Собственно, само здание, полуразрушенное и исписанное граффити, стояло в глубине заросшего сада и со съемочных точек не просматривалось. Видны были только ворота — в них Мик влюбился сразу, как увидел. Вычурное чугунное кружево с двух сторон обрамлялось каменными колоннами. Камера, панорамируя, должна была в нужный момент взять бескрайнее серое поле справа от ограды. Это будет круто, думал Мик. Такой контраст, такая многозначительность!

Все заняли свои места. Тина, чтобы не мешаться, залезла в кузов фургона и села, свесив наружу ноги в грязных кедах: дождей этой осенью было много, и земля раскисла и хлюпала.

Он, волнуясь, скомандовал «Мотор!». Пустили фонограмму; он стиснул озябшими пальцами листок со сценарием, который и так знал наизусть. Это был уже третий его проект вместе с группой Тео, и он начинал привыкать к тому, что музыканты лишь на экране выглядят эффектно, а сколько за этим эффектом стоит дублей — никому не известно. Перкуссионист с барабаном в виде бочонка, дождавшись своего вступления, наяривал уверенно и попадал в такт, а вот чуваки с гитарой и дудкой вечно казались зажатыми. Мик нервничал, глядя на них, и, чтобы успокоиться, переводил взгляд на брата, стоявшего за синтезатором с двумя мануалами. Вот уж с кем было легко: любивший паясничать в жизни, на камеру он становился удивительно естественным. Он никогда не тряс башкой, как многие музыканты с длинными волосами, и вообще не выделывался. Но ему можно было сказать: Тео, сделай красиво — и он форсировал движения тела и рук, танцующих по клавишам, ровно настолько, насколько нужно. Он чувствовал, как выглядит в кадре, и камера любила его — так говорила Ми.