Алиса Ханцис - Аквариум

Тео набрал номер трека и нажал на «пуск», разбудив дремавший до поры клавесин. Споём же, любезный друг! — ликуя, воззвало контральто. Споём, — подхватил молодой поэт вкрадчивым тенорком.

— А откуда там женщина? — удивилась Ива.

— Она поет Нерона. Раньше его партию пели кастраты, но мне нравится эта версия.

Больше она ни о чем не спрашивала, но Тео ясно видел, как она наливается, будто райское яблоко, сперва удивлением, потом восторгом и снова удивлением. Что там рассказывал перед началом лукавый конферансье — разве это похоже на беседу друзей? Разве голоса друзей сплетаются так страстно, хмелея от любви? Мартовские коты, и те пристыженно смолкают, услышав их. Не смущайся: это барокко, детка. Тут всегда так — всё вьется, как ивовый прут, манерно дрожит, по-кошачьи выгибая спину в сладкой истоме. Не говори, что тебе не нравится: слишком очевидно обратное.

В паузе перед сменой темы он склонился к самому уху девушки, чтобы не перекрикивать певцов.

— Он дразнит Нерона, этот его хитрый кореш. Заставляет вспомнить о той, ради кого всё затевалось. «Губы, — шепчет он Нерону. — Вспомни ее губы. Скоро она будет твоей».

Он отстранился, чтобы лучше видеть ее лицо — и в этот самый момент император, взятый за живое, издал протяжный стон — самый убедительный по выразительности стон во всей мировой музыке. Щеки Ивы опалило чужой страстью — так резко и так болезненно срезонировала эта страсть с тем, что кипело внутри у нее самой.

Внезапно что-то инородное, змеясь, вползло в музыку — он заметил это по тому лишь, что тональность звука была неправильной. Телефон стоял в прихожей, дверь туда была закрыта, но даже приглушенный звонок невозможно было игнорировать. Он вышел, оставив девушку наедине с распаленным похотью Нероном.

— Привет, — сказала трубка голосом Тины. — Ива там?

— Здесь.

— Дай Мика.

— Его нет.

— Ми?

— Тоже нет.

— Блин, — с горечью заключила сестра. — Я так и знала.

— Мы оперу слушаем, — ответил Тео и, для пущей убедительности, направил трубку в сторону комнаты. — Больше ничего. Я ее пальцем не тронул. Дать ее?

— Не надо, — хмуро сказала Тина, и он подивился, какой она еще ребенок.

Близилось лето — время, когда он, как геккон, начинал искать щели и расщелины. Он спасался от удушающей жары в подвальных клубах, где играл сам и слушал других. Ездил с компанией за город и жил в палатке на речном берегу. Он переставал писать, переставал думать и просто скользил по течению. Он поехал бы в Антарктиду, чтобы перелетовать там, но у него не было денег — не только на Антарктиду, а тупо вообще.

Если бы можно было загадать одно желание, он попросил бы кнопку, чтобы промотать это чертово лето вперед.

Надо было что-то замутить напоследок, пока весь мир не погрузился в экзаменационный угар. Давайте что-нибудь замутим, сказал он. Все притихли.

— Типа чего? — спросил Мик.

— Не знаю. Что-то такое, чтобы вставило, но без допингов. Прочистить мозги. Что-то новое. Думайте.

— На крышу залезть? — предложил Мик. — Или прыгнуть с тарзанки.

— Тупой адреналин. Надо что-то позабористей.

— Я не знаю, подойдет ли вам такое, — сказала Тина задумчиво, — но меня вштырило не по-детски, когда вы меня в подвале заперли.

Она рассказала, как это было круто — выкрутить изображение на ноль и стать летучей мышью, царицей ночи. Она потом даже фантазировала на эту тему: вот если бы наполнить комнату разными предметами, назначение которых непонятно…

— Стоп, — сказал Тео. — Умница. Я понял.

Сначала он еще по инерции думал о комнате с наглухо задраенными окнами. Но тогда это будет аттракцион для одного слепца — или для нескольких, неважно. Остальные же будут скучать и слушать визги жертвы, забравшейся по локоть в ведро с живыми лягушками. Надо сделать иначе: завязать игроку глаза, тогда они смогут наблюдать. Ведро с лягушками тоже отставить. Работа должна быть тонкой, чтобы вызывать не базовые эмоции, а их оттенки; чтобы разбудить в жертве то, о чем она сама не догадывалась.

Он хотел порепетировать на сестре, но вспомнил Иву — и уже не смог думать о ком-то еще. Кому, как не ей, гнувшейся от любого порыва, дано ощутить головокружительный восторг понимания — прозрения, не требующего глаз?

Он перестал спать: времени оставалось мало, еще неделя-другая — и всем станет не до тусовок. Он придумал правила игры. Все должны молчать и никаким иным звуком не выдавать своего присутствия. Не пугать жмурика. Оказавшись у него на пути, замереть и позволить себя узнать. Мы — только зрители, сказал он твердо. Главный — тот, кто беззащитней всех. У него все права: отказаться от игры, если надоело или стало не по себе; выбирать, куда идти и идти ли вообще. Это его аттракцион. Его натуральный, безо всякой химии трип .