Эмма Донохью - Притяжение звезд

Я мечтала о горячем ужине, но газ, разумеется, был отключен. А вода? Я открыла кран – потекла тоненькая струйка. Черт бы их всех побрал!

Когда я была не на дежурстве, у меня оставалась одна радость – сквернословить вволю. Можно было сбросить личину сестры Пауэр и снова стать просто Джулией.

Сотейник Тима, все еще горячий, стоял на примусе. Брат зажег огонь, чтобы вскипятить воду для чая. А я убрала в ящик блокнотик, который всегда лежал на кухонном столе – в нем мы обменивались записками. Моих записей – довольно многословных – было куда больше, а Тим писал редко и скупо. (Недуг, сковавший его горло, казалось, поразил и его пишущую руку.)

– Сегодня было очень много работы, – изрекла я в пустоту. – Я потеряла одну пациентку, мышечные судороги.

Тим сочувственно склонил голову. Он тронул деревянный амулет, висевший у него на шее, словно хотел, чтобы я воспринимала его как свой оберег.

Когда его забрали в армию, я подарила ему этот жутковатый амулет, отчасти в шутку – фигурку бесенка с непомерной дубовой головой и медным тельцем с дергающимися вверх-вниз руками на шарнирах. Некоторые солдаты называли его счастливчиком – из-за того, что оба больших пальца на вздернутых крошечных ладошках как бы символизировали удачу. Теперь на деревянном лице амулета остались только два выпученных глаза, наверное, прочие черты были стерты беспокойными пальцами Тима. Я подумала об Онор Уайт с молитвенными четками, обернутыми вокруг ее запястья: не только военнослужащие верили в счастливые талисманы.

– Но все могло бы быть куда серьезнее, – добавила я.

Мне хотелось рассказать Тиму о моей чудной рыжеголовой помощнице. Но рассказ о необразованной девушке в стоптанной обуви, выросшей в приюте и живущей в монашеской обители, мог бы сойти за забавный анекдот. Я не смогла найти правильных слов, чтобы поведать ему о ней.

Тим снял крышки от кастрюль с двух тарелок и поставил их на стол.

Весь долгий вечер он прождал момента, чтобы разделить остывший ужин со старшей сестрой. Но он не нуждался в бурном проявлении моей благодарности, поэтому я ограничилась короткой похвалой:

– О, Тим, да ты превзошел сам себя! Стручковая фасоль!

Он ответил слабой улыбкой.

До войны мой братик был куда смышленее и ловчее меня. Прямо как Брайди – с огоньком.

– Значит, ты сегодня был на огороде?

У нас имелся участок площадью в осьмушку акра [31] Чуть больше 5 соток (506 кв. м). , на котором Тим творил чудеса. Картошка была такой же редкостью, как золотые самородки. А сегодня сваренная им фасоль напоминала ровные шарики размером с желуди. Недоваренная, в хрустящих на зубах стручках.

У меня возникло сомнение.

– Их не стоило оставить расти, чтобы они стали чуть больше?

Мой брат важно пожал плечами.

Еще он выращивал лук, много лука, который уже лез у нас из ушей. (Правительство бы нас одобрило!) А латук хоть и был весь изъеден огородными насекомыми, но зато имел натуральный вкус.

– О, да еще сельдерей! Представляешь, его стали продавать как средство для успокоения нервов!

Я подумала, что эта новость позабавит Тима. Но его лицо осталось бесстрастным. Возможно, мысль о нервном расстройстве была для него слишком болезненной.

Во фронтовом госпитале это называли военным неврозом. Невроз мог проявляться в разных неожиданных формах, им страдали даже гражданские; помню, я читала про одну англичанку, которая во время авианалета сошла с ума и отрезала голову своему ребенку.

Тиму давали хлорал, чтобы избавить от ночных кошмаров или, по крайней мере, заставить забыть подробности сна, когда он вскакивал среди ночи и не сразу мог понять, где он, но хлорал вызывал у него постоянное расстройство желудка. Ему делали массаж, чтобы унять мышечную боль, назначили прогулки для повышения тонуса и гипноз, чтобы вернуть его сознание к норме; потом отправили на курсы научить вязать веники, плотничать и чинить обувь, чтобы он мог стать полезным для общества.

Спустя несколько месяцев после того, как Тим стал почти таким же, как многие другие, его комиссовали. Психолог вынес вердикт, что вряд ли ему можно вернуть речь, а кроме того, в госпитале требовалась койка для новых раненых. Ему предписали покой, хорошее питание и подходящую для его состояния работу. Довольно быстро я отучила Тима от седативных средств. Он стал менее нервозным, хотя по-прежнему терпеть не мог массового скопления людей, и стал охотнее принимать пищу, особенно если ел в моей компании. А мне нужно было верить в то, что тишина и домашние хлопоты – копание в огороде, выходы за покупками, стряпня, уборка в доме и времяпровождение со своей сорокой – со временем сделают его вполне нормальным.