Эмма Донохью - Притяжение звезд

Теперь ее щеки приобрели орехово-коричневый цвет, язык не поворачивался назвать его оттенком красного, она учащенно, с влажным присвистом дышала. Она уже не могла удерживать в руках чашку с виски, поэтому я вскарабкалась на кровать, встала на колени и приложила чашку к ее потрескавшимся губам. Она делала глотки между судорожными вдохами-выдохами. Она раз пять подряд чихнула, и вдруг я заметила, что ее носовой платок покрылся кроваво-красными разводами.

Я уставилась на кусок белой ткани. Один лопнувший сосудик, один из тысяч, из миллионов в ее молодом упрямом теле. Кровь ничего не значила. Роженицы барахтались в лужах крови и уже на следующий день чувствовали себя прекрасно.

– По-моему, мне нужен…

– Что, Брайди?

Она никак не отреагировала.

Я стала гадать.

– Судно?

Из ее левого глаза выкатилась слеза.

Я провела рукой по простыне: она обмочила кровать.

– Не бери в голову, это случается сплошь и рядом. Ты у меня в два счета будешь лежать на сухом.

Повернув легкое безвольное тело Брайди, я подтянула под нее левую, сухую, часть простыни, одновременно сдвинув вправо мокрую часть. Потом, развязав тесемки на мокрой ночной рубашке и стянув с нее, заметила на боках бледную кожу и темный застарелый шрам и надела сухую.

– Ты меня отчетливо видишь? – спросила я. – Не расплывчато?

Она не ответила. Температура понизилась до 40,5 °C. Я с облегчением произнесла:

– Ну, жар спадает.

Глаза у Брайди округлились и застыли, точно у рыбы. Я не была уверена, что она меня поняла. Измерила ей пульс. Такой же учащенный, но слабый. Надо было не дать ей испытать шок. И я помчалась приготовить для нее пинту физраствора. Стараясь унять дрожь в руках, я наполнила раствором наш самый большой металлический шприц.

Даже находясь в полуобморочном состоянии, она содрогнулась при виде иглы.

– Это всего лишь соленая водичка, как в море, – успокоила я ее.

(Врачи хоть раз появлялись в ее так называемом доме? Хоть раз ей делали укол?)

– Ты вколешь в меня море? – слабым голосом произнесла Брайди.

Стараясь не сделать ей больно, я с первой же попытки попала иглой в вену.

Я наблюдала. Я ждала.

Все еще жива на сто процентов , мысленно говорила я себе, хотя ее губы уже приобрели красивый лавандовый, почти фиолетовый, оттенок, а вспухшие веки были подернуты дымчатой тенью, как у Мэри Пикфорд на экране.

Физраствор похоже, не действовал, артериальное давление падало.

Когда пурпурный цвет переходит в синий? Красный – коричневый – синий – черный. Что именно говорила доктор Линн про больных с синюшной кожей, какие у них шансы на выздоровление?

Брайди что-то прошептала.

Мне показалось, что это было слово «спеть».

– Ты хочешь, чтобы я спела?

Может быть, она бредила. А может быть, она даже не ко мне обращалась. В любом случае она не могла ответить, потому что тратила все силы на очередной вдох.

Мне надо было бежать в женскую хирургию и привести доктора Линн.

– Брайди, я вернусь через минуту.

Она хоть услышала меня?

Я выскочила из палаты. Налево, бегом по коридору. Позади услышала шум. Не важно.

Но потом шум усилился, я обернулась и увидела на лестнице доктора Линн в фартуке с красными потеками на груди в сопровождении двух констеблей в шлемах. Троица спускалась по ступенькам странным образом: полицейские держали врача за руки с обеих сторон, да так крепко, что на какой-то момент ее ноги отрывались от ступенек.

– Доктор Линн!

Врач бросила на меня взгляд сквозь толпу столпившихся на лестнице зевак. Выражение ее лица было непонятным: в нем угадывалось разочарование, горечь, уныние и даже (как мне показалось) насмешка над абсурдностью ситуации. Я поняла, что она ничем не могла мне помочь и не могла помочь Брайди, потому что ее песенка была спета.

Мужчины в синей форме свернули с ней за угол и скрылись из виду.

Когда я, пошатываясь, вернулась в палату, лицо Брайди уже покоричневело, как грязная монетка. В широко раскрытых глазах светился ужас.

Я схватила ее за влажную руку.

– Ты выздоровеешь, – уверенно пообещала я.

Один из малышей заплакал, и, как мне показалось, Мэри О’Рахилли тоже заплакала, но я не отвернулась от Брайди. Она дышала с трудом, с присвистом и так учащенно, что я даже не могла уследить за числом вдохов-выдохов. Ее лицо было серо-синего цвета.

Я ждала.

Я наблюдала.

Костлявая уже проникла в палату. Я слышала, как она шаркает и посмеивается.

Но стойкость Брайди была поразительна. Она же была моложе и крепче меня, как она похвалялась. Нужда и унижение сопровождали ее всю жизнь, она глотала их, переваривала, делая своим источником силы, жизнерадостности и красоты. И разумеется, она сможет пережить и этот злосчастный день, как уже переживала все прочие дни невзгод.