Владимир Мазурин - Дурные деньги

— А чего о моей работе говорить? — Федор отвернулся, стал торопливо закуривать. — Нечего о ней и говорить. Насос запустил — и сиди себе, покуривай. Вот мы с тобой тут разговариваем, а вода-то льется — и хоть бы хны ей… Чего про меня писать? Напиши вон лучше об Александре Мызникове, он тракторист, орден имеет. А я чего? Я человек маленький.

Корреспондент стал объяснять, что такое у него задание — написать о работе поливной установки, потому что поливу уделяется сейчас главное внимание. Он выглядел таким растерянным, что Федор опять сжалился над ним:

— Вот чего я тебе скажу. Пиши, чего хошь. Мне все равно…

Однако ему пришлось ответить на некоторые вопросы корреспондента — пустячные, впрочем, вопросы, касались они техухода за установкой…

Вечером, когда они встретились с бригадиром и тот спросил, как обычно, сколько записать ему сегодня, Федор ответил:

— Пиши семь с половиной. Видишь, на час сегодня позже ухожу.

«Ничего, — убеждал он себя, — все пишут. И в городе вон пишут. А мы чем хуже?..»

Получку в колхозе выдавали сразу же за весь месяц — обычно на второй неделе следующего.

Отыскав в ведомости свою фамилию и прочертив от нее коричневым, загнутым, как птичий коготь, мизинцем линию к колонке цифр, означающих зарплату, Федор ничем не выдал своего внутреннего состояния. И только рука у него слегка дрогнула, когда корябал свою подпись, так что первая, заглавная, буква получилась уродливо надломленной.

— Сколько там у тебя? — сунулся к ведомости бригадир. — Четыреста восемь? Так, — нисколько не удивился он, — четыреста восемь и тридцать две копейки…

Он сначала отсчитал эти самые тридцать две копейки, а уж потом — десятками — отсчитал основную сумму и положил поверх внушительной стопки красненьких синенькую пятерку и зеленую трешницу.

— Проверь.

Бригадир подвинул стопку денег к краю стола. Пятерку и трешницу Федор небрежно сунул в карман, а десятки тщательно, мусоля большой и указательный пальцы, пересчитал.

— Все точно, — сказал он бригадиру, но тот его уже не слушал.

«А ему хоть бы хны», — то ли удивился, то ли слегка обиделся Федор, медленно отходя от стола, словно бы ожидая, что бригадир вот-вот окликнет его и скажет: тут, мол, ошибочка произошла. Но тот не окликнул, не вернул Федора, и он, скрипнув ревматически рассохшейся дверью, все еще находясь в некоторой задумчивости, вышел из красного уголка фермы, где производилась выдача зарплаты членам бригады. На воле, а точнее, на солнцепеке — жара не унималась, свирепствовала по-прежнему — Федор огляделся. Жена его взяла было привычку в такие вот моменты, когда он покидал ферму с получкой в кармане, «случайно» попадаться ему навстречу. В первый раз он промолчал, во второй — пробормотал под нос себе ругательство, в третий — психанул, пообещав жене, что не даст ей ни копейки, если она не перестанет следить за ним.

Жены нигде не была видно, и Федор завернул не к дому, а к старым колхозным складам, доживавшим свей век неподалеку от фермы. Зайдя в пустующее, пахнущее хламом и мышами помещение, Федор принялся за свою химию. «Химией» он называл арифметику подсчета, обычно несложную, той суммы денег, которую он отделял от получки «на личные потребности», а если говорить без обиняков — на пропой. В мае, например, он получил сто семьдесят рублей и, не мудрствуя лукаво, отложил для себя двадцатку, остальные деньги отдал жене. Сейчас все обстояло куда сложней. Покумекав так и сяк, он в конце концов определил нужную сумму довольно-таки непростыми в его положении — под рукой у него не было ни карандаша, ни бумаги — действиями. Сначала он прикинул — приблизительно, конечно, — сколько гектаров полива приписал себе за месяц. Получилось так: гектаров тридцать пять — сорок. Поразмыслив, он остановился на меньшей цифре: тридцать пять. За гектар ему причиталось по одному рублю восемьдесят шесть копеек. Перемножить в уме сто восемьдесят шесть и тридцать пять не представлялось возможным. Тогда он пошел на хитрость. Умножил тридцать пять сначала на два, а затем полученный результат, семьдесят, — на семь. Четыре девяносто он округлил до пяти и, весьма довольный своей сообразительностью в арифметике, вычел эту сумму из семидесяти. Получилось, что «на личные потребности» ему полагалось шестьдесят пять рублей.

Федор вытер рукавом рубашки вспотевший лоб, медленно отделил от пачки красненьких шесть десяток и — еще медленнее — присоединил к ним синенькую пятерку. Словно бы в раздумье он подержал деньги, предназначенные «на личные потребности», перед глазами, перегнул их пополам и неторопливо сунул в задний карман брюк. Все, теперь можно идти к жене. Ей осталось — ни много ни мало — триста сорок три рубчика. Таких денег от него, Федора, она еще не получала. Но и ему, Федору, никогда не причиталось столько «на личные потребности». Было отчего задуматься…