Владимир Мазурин - Дурные деньги

Истерика прекратилась. Вдруг Ниночка повернулась на спину и, внутренне замерев и глядя в потолок, здоровой левой рукой стала ощупывать свой живот.

— Что же я буду делать? — отчетливо, вслух проговорила она.

Надо лечь на диван, — раздельно, настойчиво подсказал ей кто-то, — выключить свет, лечь и ждать. Она подчинилась: выключила свет и легла. Из разбитого окна наносило ночной свежестью. Ниночке стало холодно, она подняла с пола покрывало и укрылась им. Вспомнила об отце, мысленно увидела, как он вслепую, почти наугад пробирается сквозь ночь на велосипеде, не зная, что ожидает его впереди. Она не могла представить отца без матери, отдельно от нее. Что-то значил он только рядом с матерью. Без нее он превращался в маленького, слабого, беспомощного человечка.

Работа у него была легче, и зарабатывал он меньше матери. Отсидел восемь часов в конторе — вот и вся его работа. Мать же разрывалась между фермой и домом. Правда, отец никогда не отказывался сделать что-то по дому, но почти всегда получалось, что он здесь в помощниках у матери. Она даже косила лучше его — это он сам признавал, хотя косьба в деревне: — обязанность чисто мужская.

Отец любил дочь — потакал ей во всем, не ругал, не наказывал. Иногда ей даже хотелось, чтобы он отругал ее, — других ведь ругают. Бывало, принесет Ниночка двойку из школы — мать хоть для приличия поругает, отец же или промолчит, или скажет что-нибудь примирительное. Сначала Ниночку радовало, а потом стало огорчать заступничество отца.

Через открытую дверь в горницу падал свет из кухни. Ниночка заставила себя подняться и выключила его. В другое время она умерла бы со страха, если бы осталась одна в ночном деревенском доме. Сейчас страха не было. Была боль в руке и боль в груди. Боль в груди была сильнее, невыносимее. «Что же теперь будет?» Ответа на вопрос не было, как не было проблеска в кромешной, давящей тьме. Ночь, сплошная ночь кругом, вся жизнь теперь ночь, глухая и бескрайняя. Отец без матери сломается, она — погибнет. Куда ей деваться? Что делать? Еще час назад у нее была надежная опора в жизни, и вот она рухнула. Этой опорой была мать. Идти по жизни одной, совершенно одной, потому что отцу самому нужна поддержка, она не готова. Кто же отзовется на ее крик, кто придет ей на помощь?

От непомерно тяжелых для нее мыслей глаза у Ниночки высохли, губы тоже высохли, спеклись, как от зноя. Рука, завернутая в тряпицу, пылала огнем. Ниночка сбросила с себя покрывало.

На комоде стучал будильник. Мать когда-то купила его, потому что каждый день ей нужно было рано вставать, но никогда не пользовалась им как будильником — просыпалась всегда сама. Тихо, чтобы не разбудить отца и дочь, она поднималась с постели и уходила на утреннюю дойку.

Господи, да чья же это злая воля всю жизнь ее сломала, перекорежила?! Восемнадцать лет прожила она на свете и горя никакого не знала. По утоптанной дорожке шла — и вдруг обрыв…

Сколько времени прошло с тех пор, как уехал отец? Когда он вернется и вернется ли? Ей опять стало холодно, знобко до дрожи. Она натащила на себя покрывало, однако дрожь не унималась. Нужно бы встать и заделать разбитое окно, загородить его чем-нибудь. Может быть, тогда исчезнет жуткое ощущение беспредельности ночи, ее холодного безмолвия? Воли к действию — даже самому простому, необходимому — не было. Дрожь проникала все глубже в тело, становилась крупнее, неуемнее. Ниночка повернулась на бок и подобрала ноги к животу, обхватив их руками. Облегчения не наступало. Она подоткнула покрывало под себя и тут услышала — и даже не услышала, угадала, как кто-то вкрадчиво подбирается к ней. Мгновенно Ниночку окатило ледяной волной ужаса. Она вскрикнула и села на диване, плотно прижавшись к спинке его. В следующую секунду она поняла, что это была кошка, но успокоить себя уже не могла. Нужно было уйти из горницы с разбитым окном. Волоча за собой покрывало, Ниночка прошла в кухню, прикрыла за собой дверь и забралась на печку. Ее тепло мало-помалу успокоило дрожь, и Ниночка, как в яму, провалилась в сон, глубокий, как небытие…

Проснулась она на рассвете. Испуганно открыв глаза, близко над собой увидела потолок, услышала боль в перевязанной руке и сразу все вспомнила. Ах, лучше бы ей не просыпаться! Так хорошо ничего не знать, ничего не чувствовать! Печь еще грела ее материнским теплом, но уже отдаленным, едва ощутимым. Тишина в доме стояла мертвая, и Ниночка поняла: отец еще не вернулся. Значит, он там нужен; значит, непоправимого не произошло. Впрочем, непоправимое могло произойти полчаса, двадцать, пятнадцать минут назад, а за это время отец не успел бы доехать до дому. И Ниночка стала бояться его возвращения. Пусть он подольше не едет.