Владимир Мазурин - Дурные деньги

И в этот момент раздался громкий стук в наличник. Ниночка вздрогнула, едва не вскрикнув, а чужой голос за окном, прерываемый волнением и тревогой, позвал отца:

— Константин Сергеич! Беда!

У памяти свои законы. Впоследствии Ниночка так и не могла вспомнить, как это получилось, что она в минуту потрясения разбила оконное стекло и порезала себе руку. И в то же время память сохранила каждое движение отца в те первые и самые страшные мгновения, когда прерывающийся женский голос за окном возвестил им беду. Отец привстал, потом опять сел на стул. «Кто там?» — испуганно проговорил он почти шепотом, потом все-таки встал и, сгорбившись, подошел к темному окну, безнадежно пытаясь что-либо увидеть через него.

— Беда, Константин Сергеич, — повторил женский голос — Выдь-ка сюда…

— Это ты, Вера? — хрипло, ненужно спросил отец и, задевая руками за спинки стульев, волоча за собой шлепанцы, пошел к двери.

Телевизор работал, и, когда отец выходил из горницы, распахнув дверь настежь, чего раньше не делал никогда, Ниночка выключила звук, оставив изображение. Потом она ждала, очень, показалось, долго ждала, стоя в комнате, освещенной экраном телевизора. Ей представлялось, что там, за ее спиной, мечутся какие-то тени, и ее собственная тень, громадная и смутно очерченная, падала на черные окна. Все дальнейшее расплылось в памяти темным, быстро увеличивающимся пятном. Сознание успело выделить в словах женщины за окном самое страшное: мать задавило трактором. Все остальное померкло, погасло в ней, и уже как сквозь сон Ниночка услышала звон падающего и бьющегося стекла.

Она очнулась и увидела себя неловко сидящей на полу. Рукой она держалась за подоконник, а между пальцев накапливалось что-то липкое и теплое. Глаза ее были сухи. Кажется, она даже подумала: «Почему я не плачу?»

Потом она увидела отца. Шатаясь, он вошел в комнату и, рыдая, упал на диван. Эти рыдания вызвали в ней странную — смешанную со злостью — жалость. Она зажгла свет и выключила телевизор, сделав все это левой рукой, потому что правая у нее была в крови. Отец рыдал, а Ниночке хотелось крикнуть ему: «Встань! Ты же мужчина!» Она не крикнула, она стояла и ждала, а кровь с пальцев капала и капала на половик. Отец увидел ее, вскочил с дивана и, подбежав к дочери, схватил ее за окровавленную руку.

— Дочка, что с тобой? Сейчас… сейчас… надо чем-то перевязать ее… ничего… ты потерпи… я сейчас…

Рыдания его прекратились, он рывком выдвинул ящик комода, выхватил из него белую тряпку и стал неумело заматывать ею руку дочери.

— Я сама, — отстранила она его.

— Попробуй сама, — согласился отец, сел на диван и, закрыв ладонями лицо, заговорил о главном: — Что будем делать, дочка?.. Увезли мать-то… в больницу увезли… Может, все еще обойдется?..

Он опять вскочил с дивана и заходил по комнате.

— Мне надо все узнать… А как узнать?.. Поехать на велосипеде?.. Темно ведь… А поехать надо. Может быть, я нужен буду ей… Может быть, машина какая попадется. Надо ехать, дочка, узнать… До утра долго… Да, да, надо ехать… ехать… А ты как одна-то тут будешь?.. — вспомнил он о дочери. — Нельзя тебе одной-то оставаться…

«Почему я не плачу?» — опять подумала Ниночка и сказала, обращаясь к отцу:

— Ты поезжай. Я одна останусь.

— Да, да, — согласился отец, — надо ехать. Обязательно надо ехать…

Отец остановился, задумался, и Ниночке вдруг показалось, что он сходит с ума. Страх, который жил где-то внутри, холодной волной распространился по всему телу.

— Ты поезжай, я подожду, — повторила она почти умоляюще.

— Хорошо, хорошо, — проговорил отец и невидящими глазами посмотрел вокруг себя. — Я вот только оденусь… Что бы мне одеть?..

— Пиджак одень.

Сняв со спинки стула, Ниночка протянула ему пиджак.

— Да, да, — принял его отец и, увидев разбитое стекло, сказал: — Ты занавесь его чем-нибудь… — И опять стал осматриваться по сторонам: — Где мои ботинки?

— Они там, — указала Ниночка на распахнутую дверь.

— Ах, да, — вспомнил отец и устремился к двери. — Я ведь всегда там разуваюсь.

Ниночка пошла вслед за ним и включила свет в кухне.

— Ты уж побудь одна, — говорил отец, обуваясь. — Я все узнаю — и обратно…

Отец вышел, Ниночка осталась одна в огромной, пустой, освещенной белым электрическим светом избе. Чувствуя, как силы ее слабеют, она дошла до дивана и упала на него вниз лицом. У нее началась истерика. Время от времени она поднимала голову и бессмысленно смотрела на замотанную тряпицей руку, которую сильно и часто дергало изнутри. Эта пульсирующая боль напоминала: все происходящее не сон — действительность и она сейчас одна среди бесконечной, бескрайней ночи. Ей стало жарко, она сползла на пол и, отстранив рукой половики, вытянулась на голом крашеном полу.