Владимир Мазурин - Дурные деньги

— А ведь воду надо поставить для скотины, — вспомнил отец и, бросив нож на стол, поспешил за перегородку. — Ты уж, дочка, дочисти картошку-то, а я за водой сбегаю.

Он загремел пустыми ведрами, и Ниночка невольно отметила про себя: движения его неуверенны, суетливы, а ведь отец всегда был нетороплив и расчетливо спокоен в любом деле.

Отец пришел с колодца, поставил полные ведра на лавку за перегородкой.

— Дочка, сходила бы за луком в огород. Или мне самому сходить?

— Я схожу, — поспешно встала из-за стола Ниночка.

Она нащипала перьев лука, а когда проходила мимо грядок, на которых обращали на себя внимание выложенные рядком луковые головки с отсохшими хвостами, вспомнила, что мать хотела перенести их под крышу. Вспомнила она и о росе, которая может погубить помидоры. Сказать об этом отцу? Или сделать все самой?

Погода стояла теплая, и никак не верилось, что в золотистом этом всеобщем спокойствии может произойти непоправимое. Где-то в отдалении протарахтел трактор. Неужели этот мирный, привычный звук может вдруг обернуться бедой?

Дома Ниночка передала перья лука отцу.

— Вот спасибо, дочка, — поблагодарил он, хотя в деревнях и не принято благодарить за подобные мелочи. — Погляжу на тебя — и легче мне становится. Один бы я не знал, что и делать. У меня вон руки дрожат…

Ниночка почувствовала, как краснеет. Подспудная досада на отца выплеснулась наружу.

— Папа, мужчина должен сильным быть. А у тебя руки дрожат…

Отец на мгновение выпрямился, потом снова поник. Уйдя за перегородку, некоторое время переставлял там что-то с места на место — наверное, просто так, бесцельно. Потом оттуда донеслись его слова:

— Все, дочка, от характера зависит. Мне уж себя не переделать. Поздно… Мы с матерью дружно жили, никогда не ругались. Без нее, дочка, у меня из рук все валится. Уж лучше бы со мной это случилось. Скажи мне сейчас: возьми на себя ее увечье — взял бы и секунды одной не задумался…

Отец замолчал, и Ниночке показалось: он плачет. Она словно приросла к полу — так ее поразили эти слова. Видимо, и слабость может быть сильной. Ей самой хотелось плакать, и будь отец рядом, не за перегородкой, она бросилась бы ему на шею, разрыдалась бы. Говорить она не могла — сдавило горло, язык не повиновался ей. Еле-еле сладила с собой.

— Папа, — сказала устало, — надо бы лук перетаскать из огорода, помидоры собрать.

— А вот печку истопим — соберем, — отозвался отец.

— Может, мне самой? Все равно делать-то нечего.

— Если тебе не трудно, дочка…

Радуясь неожиданному взаимопониманию, она прихватила в сенях плетеную корзину и отправилась в огород. На сердце у нее полегчало, и сразу же появилась надежда: может быть, все обойдется, врачи вылечат мать, поставят ее на ноги — мало ли было таких случаев. Ниночка даже забыла о своем собственном несчастье, оно казалось ей совсем незначительным. А с матерью ей вообще ничего не страшно будет. И снова у нее в душе словно огонек какой зажегся: она уберет лук, помидоры — и матери станет лучше.

Бросив несколько луковиц в корзину, Ниночка задумалась: нужно отрывать высохшие перья или не нужно? Стала припоминать — и не могла припомнить. Огорчилась: так хорошо принялась за дело — и сразу же сбой.

Да к отцу же надо сходить! Спросить у него — язык не отсохнет.

Ниночка опять побежала в дом. Отец и сам призадумался, потом рассудил:

— Пока не обрывай, дочка. Если надо обрывать — потом оборвем.

— А куда переносить лук?

— В сараюшку за двором. Прямо на пол, на доски сыпь.

С каждой грядки Ниночка унесла в сараюшку по корзине — весь пол завалила луком. Закончив одно дело, принялась за помидоры, обрывая самые крупные — мелочь можно оборвать в последнюю очередь.

Набрав корзину с верхом, Ниночка с трудом оторвала ее от земли. Пока несла в избу, два раза отдыхала.

— Куда выложить? — спросила отца.

— Что? Помидоры? — обернулся он к дочери. — В «холодную» неси.

Комната, которую называли «холодной», потому что в ней не было печки, примыкала к горнице. Летом отец спал в ней. Кроме того, она служила кладовкой, в ней хранили всякие ненужные вещи, а также домашнюю снедь — муку, соль, сахар, зимой — мясо; до первых серьезных морозов лежали здесь помидоры и яблоки. Насколько Ниночка помнит себя, в холодной всегда царили беспорядок и запустение. В детстве она даже побаивалась этой комнаты: ей казалось, что кто-то здесь притаился и следит за ней.

Ниночка внесла в «холодную» корзину с помидорами. Оглядевшись, она решила выложить их на стол, кособоко притулившийся в углу. На стене над ним висела пожелтевшая фотокарточка. Освобождая корзину, Ниночка взглянула на нее, заинтересовалась. Отец и мать, совсем еще молодые, были сняты на ней вместе. Ниночка взяла карточку в руки. Давно, с детства, она была знакома ей, но примелькалась, потерялась среди привычных предметов. На обороте карточки рукой отца было выведено чернилами: «Через месяц после свадьбы». Они сидели рядом друг с другом, близко сдвинув головы. Мать слегка улыбалась, отец оставался серьезным. У матери были косы, венком уложенные вокруг головы, — они остались там, в далеком первом месяце после свадьбы. А вот родинку на левой щеке Ниночка узнала. Непривычная прическа, непривычный фасон платья, но все равно мать смотрелась красавицей. Отец рядом с ней выглядел простовато, и только глаза его словно бы что-то обещали, несколько искупая слишком уж обыденную внешность.