Оксана Васякина - Рана

Айги видел бесконечные белые поля, отороченные серым лесом. Он знал о пространстве и смерти что-то такое, что мне, выросшей в вечной тоскливой сибирской зиме, кажется понятным. Но я, скорее всего, ошибаюсь. Я ничего не понимаю ни в стихах Айги, ни в смерти, ни в белом распахнутом бесконечном пространстве, которое он обозначал выдохом бога-демиурга. Но мне кажется, что он понимал связь места, человека и жизни, которые как-то по-особенному сложно переплетались в его текстах. И жизнь, и природа мыслились как отдельные, не контролируемые человеком процессы. Как будто, умерев, человек дает возможность жизни быть. Мир распахивается, когда ты отпускаешь его и даешь ему жить. И человек – это не важно, потому что белое распахнутое поле ослепляет тебя и дарит возможность прожить бесконечность.

Двумя годами позже Айги напишет другое стихотворение, и смерть в нем не будет носить абстрактный характер, речь в нем пойдет о смерти матери. Айги признается, что плачет от жалости, но не от жалости к мертвой беспомощной матери, а «от жалкого вида ее домотканого платья». После этой строчки его взгляд снова вернется к белым бескрайним полям и сугробам. Айги обратится к образам языческих курганов, крылу демона и обозначит снежинки, летящие с неба, иероглифами бога. Путь его взгляда лежит от платка на голове мертвой матери, который мне отчего-то кажется черным и которого та не сняла, как бы этим жестом отказавшись умирать. Ведь только с непокрытой головой можно совершить переход. Путь взгляда от мертвой головы через синкретическое перечисление всех доступных магических сил к небу, откуда медленно в безветрии падают большие немые снежинки. Это путь взгляда, отмеченного утратой. И платок опадет с мертвой головы, как письмо, как весть.

Сугробы, таящие внутри себя, как в беременных животах, языческие жертвоприношения, здесь свидетельствуют о том, что смерть матери имеет символическое значение. Элен Сиксу в «Школе мертвых» напишет, что в ее воображаемой школе литературного творчества первой ступенью является столкновение со смертью, необходимость первым делом найти покойника/цу. И затем признается, что первую книгу она написала на могиле отца. Свою первую книгу я тоже написала на могиле отца. Его смерть подарила мне близость письма. Письма вопящего, письма-плача, письма-войны. Сиксу утверждает, что смерть отца совсем не то, что смерть матери, здесь она отдает дань психоанализу и пишет, что смерть отца равна разрушению несущих конструкций мира. А о смерти матери совсем ничего не напишет, только вскользь о том, что потерять родное лоно – не одно и то же самое что потерять мир. Позволю себе догадку, что к моменту написания эссе (1990) мать Сиксу еще была жива и опыт потери родного лона мог лежать только в области фантазии, грядущий, но не прожитый.