Ксения Коваленко - Голоса

– Нет, я не думала, – скрипачка смешалась, опрокинула тарелку с кашей на пол. Сидела и нервно крутила угол скатерти. Эмми добивала:

– А за травку он тоже наказывает. Или ты считаешь, если покуривать на чердаке он не заметит? Я думаю он уже решил, как проучить тебя. Берегись.

– Да, я согрешила. Уступила своей плоти. И Он не простит. Молитв не хватит. И нет таких молитв.

– Значит и греха такого нет.

– Есть!

– Искупишь.

– Как?

– Все в твоих руках…

Тонкая струйка крови уверенно ползла вдоль коридора, огибая неровности пола. Эмми шла по ней, отгоняя липкие мысли.

Дверь в кухню была закрыта. Матовое стекло лишь отражало свет, но этому творению была недоступна прозрачность.

Она слегка толкнула дверь и зажмурилась. Когда она вновь открыла глаза, картина была прежней: на стуле, откинувшись на его спинку, сидела Лин, уронив голову на грудь. Из живота торчал нож с черной рукояткой. На полу валялся листок бумаги, мелко исписанный. На него попало несколько капель крови, и они расплылись почерневшими за несколько часов кляксами.

Эмми подняла с пола лист и начала читать:

«Ты права Эмми, Бога нет. А что есть? Ты сама-то хоть знаешь?»

– Не знаю и знать не хочу. Возлюбленной Шопена ни к лицу улыбка смерти. Значит вот кто следующий. Ты слеп, город, потому и забираешь самых лучших.

На кухню вошел Удо и схватился за косяк.

– Эмми, что это?!

– Ты что не видишь? Это – смерть. А помнишь, ты тогда на сцене вот так вот говорил мне про Беса, – она протянула ему записку Лин. – Читай и чувствуй каждый звук, и не забудь обнять Кэт.

Эмми вошла в гостиную. Кэт пыталась написать маркером на щеке Винта какое-то слово, а он упорно этому сопротивлялся.

– Где мой кофе?

– Он на кухне. Кэт, там не только он. Пойдем, – Эмми повела Кэт на кухню, оставаясь за ее спиной, подталкивая к неизбежности, приближая немое сумасшествие. Кэт открыла дверь.

– Лин…

Кап, кап, кап… Из ржавого крана на дно прогнившей раковины капает вода. В пыльном углу задыхается сверчок. Кап, кап… Обгоревшие спички падают на пол, застывая черной коростой. Под обкусанными ногтями грязь. Умертвляющее тепло одеяла и всюду пепел, пепел, пепел, которым завтра станешь ты. Кап, кап… Эхо. Столь монотонно… Дыхание. Дыхание только одного из двух. Уходящая вдаль полоска черного платья. Твой запах. Кап, кап… Эту осень я проживу без тебя. Застыну в позе зародыша на белых простынях, целуя остывшие пальцы. Ты больше не улыбнешься. Я больше не поднесу огонек зажигалки к твоей потухшей сигарете, осветив смущенные глаза ярким пламенем. Кап, кап… Пятно, лежащее в луже крови. Мертвая кукла с прекрасным лицом, с поникшим ландышем в фарфоровых пальчиках.

– Лин!!!

Кэт трясла ее безжизненное тело, уронив его на пол, падая вслед за ней в лужу крови, наступая на внутренности, убирая темные волосы с ее лба, пытаясь оживить то, что увы, не поддавалось реанимированию. Эмми силой оттащила ее.

– Лин!!!

– Я прошу тебя, не трогай ее.

– Посмотри, что она с собой сделала!

– Кэт…

Эмми крепко держала ее, точно силками. Кэт вырывалась и царапала ей лицо, пытаясь вновь прикоснуться к той, которой больше нет. Эмми дотащила ее до комнаты и бросила на кровать.

– Успокойся. Это ее последние строчки, – Эмми протянула трясущейся Кэт записку. Кэт прочитала и медленно подняла глаза на Эмми:

– Это ты убила ее.

– Я никого не убивала, – она разбила пепельницу об стену.

– Убивала! Своей недосказанностью, своими многоточиями, пластилиновыми фразами, которые можно гнуть в разные стороны и придавать двоякий смысл, – Кэт продолжала швырять вещи. Она сорвала со стены раму с фотографией где она была вместе с Эмми, на минуту задержала на ней взгляд и, закрыв тыльной стороной ладони маленькую фигурку Эмми, со всей силы ударила рамкой об пол.

– Ей там лучше.

– Да откуда ты можешь знать! Для тебя смерть, как марихуана: неизвестность, наслаждение, страх. Ты знаешь, что когда кайф слетит, все будет по-прежнему: во рту останется только сладкий привкус и желание повторить. Так повтори, Эмми, повтори на бис или закрывшись в сортире! Плевать как! Полосни по венам ножом, прерви пульс! Не можешь? А она смогла! Ты отняла у меня все. Без нее мне не зачем жить. Я больше не хочу оставаться в этом мире. Дай мне уйти!

До сих пор Эмми была спокойна, насколько ей позволяли нервы. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу и вытянув руки вдоль подлокотников. Вдруг ее чувственный рот мгновенно искривился, на лбу проступили изогнутые складки, стало тяжело дышать. По горлу, цепляясь за его тонкие стенки длинными щупальцами, поднимался комок. Хотелось не плакать, а разбиваться о соль в каждом всплеске волны горячих слез: