Ксения Коваленко - Голоса

Лин плакала и, не умолкая, читала молитвы, от которых ее саму уже тошнило.

– Замолчи! – Эмми толкнула ее, заставив споткнуться о тело Беса. – Где был твой Бог, когда он всаживал иглу?

– Там же где и ты.

– Копай!

– Не кричи на нее, – Кэт закрыла собой скрипачку. – Мы все виноваты, Бог тут ни при чем!

– Ты теперь верующая? Свое мнение появилось? Копай! Копайте обе! Живо!

Удо и Винт опустили мешок в яму. Холодная, твердая, промерзшая насквозь земля громко ударялась где-то внизу, там, где теперь спал Бес.

В изголовье могилы воткнули вместо положенного креста обломанный кусок бетона, на котором черным маркером написали: БЕС.

Все, кроме Эмми, сидели на кухне и молчали. Просто пили крепкий кофе.

– Как его звали? – спросил Удо.

– Не знаю, – Кэт было стыдно.

– У него не было документов. О родных он никогда не говорил.

– И не скажет.

– Твою мать…

Эмми сидела на кровати, раскачиваясь туда-сюда, словно подражая длинной секундной стрелке часов, висевших перед ее глазами. Она пыталась вспомнить в какой позе лежал Бес, но память безбожно размыла весь этот вечер, превратив его в картину Моне: все краски и образы слились, наслаиваясь один на другой, смешивались всевозможными оттенками, пульсировали на изогнутой сетчатке глаза, обволакивая острый хрусталик своей необратимостью.

Ее уже почти не тошнило от запаха оставшейся, словно въевшейся в пальцы, крови. Эмми не помнила чья она: ее или Беса. Вдоль века ползла змей глубокая рана, и тонкая пленочка новой кожи, едва-едва появляющаяся, лопалась от каждого резкого движения, пронзая всплеском холода ее горячий лоб.

Одежда была перепачкана мерзлой землей, которую они с трудом извлекали на поверхность, чтобы потом засыпать ею остывшее тело. Молитва, перемешанная со слезами Лин, застряла между зубов; черствым хлебом внутрь провалился воздух.

Эмми вся была соткана из грубого полотна, которое невозможно износить, затереть, прорвать. Ей казалось, что она вечно будет сидеть на этой железной кровати между полом и потолком, которые приближаются друг к другу, сокращая линию отдаления между своими гладкими, как белый шелк, поверхностями. И если ее раздавят эти два квадрата, она все равно будет жить, даже этим бесформенным пятном, даже этим осколком иглы, застрявшим в вене онемевшего Беса.

В дверь тихо постучали, и из темноты выплыла голова Удо: вся комната наполнилась его невнятным, сбивчивым бормотанием. Эмми не могла разобрать ни слова. Весь Удо был как будто бы за ширмой, весь склеен из толстого стекла, весь усыпан упавшей с неба звездной пылью.

– Я тебя не слышу, Удо, где твой голос? Почему ты говоришь молчанием?! Разбей тишину! Включи свет! Моя голова… Она больше не может… Удо! Не молчи! Заори! Ударь! Сделай что-нибудь, Удо, стань настоящим!..

Бесцветная пелена заволокла ее глаза. «Во мне больше нет света. Ни капли. Ни грамма. Все вытекло. Все просочилось сквозь треснувшую кожу…».

Она проснулась глубокой ночью. На кровати рядом с ней лежал Удо. «С тобой все кончено». Взяв его сигареты, она вышла на воздух. Хотелось прыгнуть в чью-то иную плоть, перестать быть Эмми, перестать чувствовать вину, перестать чувствовать…

Она шла, не выбирая пути, просто вымеряла шагами пространство. Из темноты чьего-то двора возник Тео.

– Пошел к черту, – сказала Эмми, даже не взглянув на него.

– Беса нет. Я знаю…

– Оставь свое знание при себе и иди туда, куда шел.

– Я шел к тебе.

– Напрасно. Я предпочла одиночество.

– Поговори со мной. Станет легче.

– Уж не от смерти ли мне должно стать легче? Ему было 17.

– Мне 19.

– А мне 143!

– Он хотел, чтобы ему стало немного легче, но ушел по-глупому.

– Устроим конкурс на самую гениальную смерть? Я знаю, ангелы бессмертны, так что успокойся. Нам всем наплевать друг на друга, потому мы и травим сами себя. Он сдался первым.

– Ты думаешь он этого хотел?

– Мы все этого хотим, просто самому наложить на себя руки слишком страшно и противно. На счету нашего безразличия и самолюбия уже не один десяток душ. Будут еще. Мы научились красиво говорить, а вот чувствовать и сострадать, – нет. И все мы ни капли не верим тому, в чем старательно убеждаем других. Это наше кредо. В этом мире даже утрировать не получается: все настолько плохо.

– Да, вокруг так много свиней, что порой не хватает бисера.

– Тогда не будь одной из них. Перестань преследовать меня. С тобой я отвергаю даже дружбу. Ты инородное тело.

– Я пошел…