Юкио Мисима - Жизнь на продажу

Другое письмо — от женщины, в котором было полно ошибок:

Ну ты даёшь! Круть какая! Это ж надо так врубить: Продаётся жызнь! А дальше чё? Хана? Я вот тоже жызнь прадаю, может паменяемся и нырь вместе в кроватку? А паутру вместе жызнью займёмся. Хачу подудеть в твою дудачку в арамате цвитущих роз. Будем кайф ловить, а? Ля-ля-ля! Женишься на мне?

Были и ещё письма с аналогичными предложениями.

Ханио так утомился от писем, что попросил госпожу Иноуэ выбросить их. Она без видимого труда разорвала своими нежными пальчиками — они лишь покраснели на кончиках от усилий — толстую пачку писем.

В тот вечер в спальне она с необычно серьёзным видом прошептала ему на ухо:

— Я сказала Каору, чтобы завтра он переночевал у родственников.

— Почему?

— Хочу, чтобы мы досыта насладились друг другом.

— Но мы каждый вечер только этим и занимаемся. Разве нет?

— Завтра будет не так, как всегда.

Женщина рассмеялась; Ханио показалось, что он уловил в её тёплом дыхании запах крови.

— Завтра я хочу быть уверена, что Каору здесь не будет.

— Но согласится ли он ночевать у родственников?

— Согласится. Он мальчик сообразительный.

— И что у нас будет?

Госпожа Иноуэ помолчала. Её волосы, которым в последнее время заметно прибавилось блеска, колыхнулись в неярком свете торшера.

— Ты меня извини, но я пресытилась кровью из вен. Она кажется пресной, я больше не ощущаю в ней свежести. Завтра вечером мне хотелось бы попробовать из артерии.

— То есть завтра я умру?

— Да. Я долго думала, какую артерию выбрать. Лучше всего сонная артерия, на мой взгляд. Мне с самого начала понравилась твоя толстая шея. Я мечтала впиться в неё, как только тебя увидела, но всё терпела.

— Делай что хочешь. Твоё право.

— Спасибо! Я так счастлива! Ты душка! Ты первый настоящий мужчина в моей жизни. И я решила…

— Что?

— Напившись завтра из артерии, я опрокину все нагреватели в этой комнате и подожгу дом.

— А что будет с тобой?

— Глупый вопрос. Сгорю.

Ханио закрыл глаза. Впервые в жизни он встретил человека с таким искренним сердцем. У него случился нервный гик — задёргались веки.

…И наступил завтрашний вечер.

— Пойдём погуляем? В последний раз, — предложила госпожа Иноуэ.

День, когда им предстояло умереть, наступил. Стоял замечательный, тёплый для зимы, вечер. Каору прямо из школы отправился в дом родственников.

— Тут недалеко маленький парк, — продолжала женщина. — Его назвали в честь равнины Мусаси, которую теперь занимает Токио. Там вязы. Ветви хоть и без листьев, а всё равно красиво. Хочу посмотреть.

— Иди, конечно. Можно я дома останусь?

— Я хочу, чтобы мы пошли вместе, чтобы у нас остались общие воспоминания об этом мире. Как молодые влюблённые.

— Тогда полчаса, ладно?

Дело в том, что теперь каждый шаг давался Ханио по-настоящему тяжело. У него хватало сил стоять, если была какая-то опора, но голова всё равно кружилась от слабости. Какие уж тут прогулки. Слабость была такая, что он предпочёл бы, чтобы ему вскрыли артерию, чем еле-еле ворочаться в полусне.

— Не хочу пугать людей своей бледной физиономией.

— Ну что ты! Ты выглядишь замечательно, просто идеально. Не знаю почему, но мужчины не понимают, как им идёт такая мертвенная бледность. Это выглядит так романтично. Мне кажется, именно таким был Шопен.

— Ладно тебе. Я ж не туберкулёзник всё-таки.

За болтовнёй госпожа Иноуэ переоделась в кожу, в которой она выходила на прогулки, и подошла к Ханио с цепочкой в руке. Тот выбрал вызывающий, абрикосового цвета свитер, чтобы хоть чуть-чуть добавить лицу яркости, и вышел из дома с застёгнутой на запястье цепочкой, как собака на поводке.

На улице Ханио почувствовал себя лучше. Вдыхал свежий воздух так глубоко, что его закачало. От мысли, что он видит вечер в последний раз, всё вокруг казалось особенно дорогим, и он спросил у самого себя:

«А любил ли я когда-нибудь жизнь по-настоящему?»

Ханио не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Сейчас он ощущал растущую в нём любовь к жизни, хотя, возможно, это ему только казалось из-за слабости во всём теле и кружения в голове.

Красота вечернего неба завораживала. Сердце лихорадочно колотилось в груди, в висках стучало. Скоро впереди показались огромные вязы, целая группа; их зимние ветви простирались над крышами домов, словно полог, сотканный из прекрасного кружева.

— Гляди! Вот они, знаменитые вязы, — сказала госпожа Иноуэ.