Ольга Птицева - Выйди из шкафа

Таблетки матушка прятала в шкафчике над раковиной. Не уверен, что их ей выписывали, но доставались они регулярно и пились горстями, чтобы нервы не шалили, Миша, чтобы не наступала беспросветная ночь. Хватит ли пузырька, проглоченного залпом и запитого двумя глотками коньяка, чтобы эта самая ночь наступила, я не знал, но решил проверить.

Таблетки перекатывались в пузырьке, поскрипывали и шептались. Павлинская громко всхрапывала в коридоре. Я пересек комнату, подхватил с тумбочки початую бутылку и застыл у дверей шкафа. Это должно было случиться в нем. Близость избавления притупляла боль. Я забрался вовнутрь, прислонился щекой к мягкому подолу трикотажной юбки. Стало тепло. Пахло цветочным и сладким, у Павлинской отродясь не водилось таких парфюмов. Тяжесть бутылки с коньяком перевешивалась силой, спрятанной в крохотном пузырьке. Зубами я подцепил крышку, сплюнул в сторону. На языке загорчило, слюна заполнила рот. Сколько их там? Моих новых друзей в глянцевой оболочке. Штук пятьдесят. Хватит? Хватит.

Помню, что облизнул горлышко пузырька — оно было ледяным и неожиданно вкусным, как свежая сосулька, прозрачная на просвет. Помню, как решил глотать таблетки по одной, запивая коньяком, подумал, что так будет не страшно. Нездешняя цветистая сладость щекотала в носу. Кажется, это была липа, может, жасмин. Закончиться там, в спокойной темноте матушкиного шкафа, вдыхая май с примесью коньяка, было бы чудо как хорошо.

Я успел проглотить четыре таблетки. Четыре хмельных глотка чесались на языке. На пятом я услышал звонок. Чуть заметную трель. Вибрация и слабый колокольчик. Услышал и закостенел. Этого не могло быть. Тайный мобильник, спрятанный между подушками дивана, стоял на беззвучном режиме. Я никогда и не слышал его звонка, но сразу понял — это он. Забытый в пыльной темноте, вспыхивает экраном, зовет меня, тревожный, чующий беду.

Никто, кроме Катюши, не знал этот номер.

Я зажмурил глаза, проглотил пятый кругляшок, запил его. В голове натужно гудело — скорее от коньяка, чем от матушкиной дури. Я заставлял себя не слышать звонок, но слышал его. Слышал. И уютная теснота шкафа перестала защищать, и ноги тут же затекли, и липовый цвет рассеялся, уступая место привычным ладану с амброй.

Я толкнул дверцу, вывалился наружу, со всей остротой осознавая, как беспомощен сейчас — голый, уже пьяный, немного прибитый таблетками, испуганный до сраных чертиков, — и пошел на звук. Ноги подкашивались, голову мягко уводило в сторону, тело раскачивалось на гигантском маятнике. Пальцы безвольно скреблись по дивану, пока я нащупывал мобильник, готовый раскалиться от негодования.

— Да?

— Мне страшно, Миш. — Катя шептала сдавленно, будто говорила через плотную ткань. — Я боюсь.

— Чего? — Сердце забилось в горле, как рыбина, поднятая на крючок.

— Темноты. Тишины. Ничейности. — Она перечисляла, будто список покупок зачитывала, и от этого мне стало совсем уж жутко. — Боюсь, что мы закончимся.

— Мы?

— Ты и я. Понимаешь?

— Нет.

Я сглотнул, схватился за спинку дивана и опустился на него, колени потрясывало.

— Вот и я не понимаю. Мы же есть. Правда?

Проглоченные таблетки комом встали в желудке.

— Есть.

— Значит, мы не закончимся, так?

— Так.

— И бояться нечего?

— Нечего.

— Хорошо. — Катя помолчала. — Я не буду бояться. Спокойной ночи, Миша.

И повесила трубку.

Пока меня мучительно рвало в покачивающийся унитаз, а холодная плитка резала и без того отбитые колени, я понял, что раньше мы не созванивались. Я и Катя. Только сообщения. Только буквы. И вдруг звонок. Вдруг голос. Так просто. Один звонок, и Катюша перестала быть набором символов в моем телефоне. Обрела реальность существования. Страх и надежду. Мое обещание не заканчиваться. Так просто. Один звонок, пара вопросов, и голый пятнадцатилетний пидор выблевывает материнские таблетки, продолжает жить. Становится Михаэлем Шифманом. Чистит креветки. Думает, как бы ему обмануть большого дядю, выписавшего аванс с шестью нулями за воздух, который текстом становиться не собирается.

— Кать?

Она режет курицу тонкими пластинками, чтобы поджарить с морковью и потушить в сливках. Не оборачивается, только дергает плечом, мол, слушаю, чего тебе еще?

— Я сейчас спрошу, но ты должна ответить честно. Хорошо?

Еще одно движение плеча.

— Это важно. Слышишь? Я спрошу, а ты честно ответишь. И мы закроем тему.

Нож аккуратно ложится рядом с разделочной доской. Катина спина напрягается, я вижу ее искривленные очертания сквозь футболку.