Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

– Вставай, мальчик! Нечего тут слоняться!

Я быстро вернулся к железнодорожным путям и пошел по ним прочь из города. Я спешил вернуться к тому месту, где оставил брата, Эмми и Моза, больше всего на свете желая снова оказаться в безопасности со своей семьей, окруженным уютом нашей любви. Конечно, иногда мы злились и кричали друг на друга, но никогда не размахивали полицейскими дубинками.

К тому времени как я нашел место, где утром вышел к железной дороге, было уже далеко за полдень и на землю легли длинные тени. Я спустился к реке, к скалистому обрыву, где мы провели ночь, мое сердце пело в предвкушении воссоединения с остальными.

Но когда я вышел на полосу пляжа, где мы разбили лагерь, я по-прежнему был один. Все исчезли.

Свой двадцать четвертый день рождения я провел, скорчившись в стенах выгоревшего кафе в Бресте во Франции, вокруг свистели немецкие пули. Честно, было страшно, но и близко не так страшно, как в двенадцать лет, когда я стоял на пустом пляже на берегу Миннесоты и думал, что потерял единственную семью, которая у меня была.

Остатки костра еще дымились, а на песке еще виднесь отпечатки наших тел после ночи, но на пляже никого не было. Сперва я подумал, что Альберт так разозлился, что убедил остальных бросить меня. Но он был моим братом, мы и раньше ругались друг с другом. Он не оставил бы меня, как бы сильно я его ни достал. Я поискал знак, какую-нибудь метку вроде той, что раньше оставил Моз у Гилеада. Я не нашел ничего похожего, но обнаружил кое-что тревожное – большие следы на мокром песке у кромки воды, они были даже больше, чем у Моза. И тогда я внимательнее осмотрел все следы. Те, что принадлежали Эмми, были маленькими и легко угадывались. Альберт с Мозом носили ботинки «Ред Винг» одного размера, и их следы, хотя и побольше, были такими же, какие оставляли мои ботинки. Но были там и следы других ботинок, мужского размера, и следы собачьих лап. Здесь кто-то побывал, несколько человек. Что-то случилось, и Альберт, Моз и Эмми были вынуждены бежать.

Но куда?

Я посмотрел на реку, бурый поток стремился на восток, к Манкейто, и решил, что у них был только один путь.

Остаток дня я шел вдоль реки обратно к окраинам Манкейто, не найдя ни следа своей семьи. Смеркалось. Я устал, проголодался и пал духом. Я убедил себя, что мой брат с Мозом и Эмми не сбежали с пляжа, а были схвачены. Черная ведьма воспользовалась какой-то черной магией и выследила их. Меня не было в момент поимки, но это не значит, что мне повезло. Это значит, что я остался совершенно один.

Я подошел к мосту, перекинутый через другую реку, приток Миннесоты. В паре сотен ярдов к северу было видно место слияния рек. Я сел на шпалы, свесил ноги и попытался обдумать свое положение. Альберт с Мозом, вероятно, уже были за решеткой, и я подумывал просто сдаться. Что мне сделают? Посадят двенадцатилетку на электрический стул? Если это ожидает Альберта, то может быть и мне туда. Встретим наш конец вместе.

Я глубоко погрузился в страдания, когда услышал звуки, от которых сердце встрепенулось. Среди деревьев ниже по течению раздавался тонкий голосок губной гармоники. Я знал мелодию, это был «Путешественник из Арканзаса». Я достал из кармана рубашки собственный инструмент и начал играть эту же песню. Другой исполнитель замолчал, как будто удивившись, потом подхватил мелодию, и конец мы сыграли вместе. Я слез с моста и направился к деревьям, откуда слышалась музыка.

В месте, где сливались две реки, находились стихийные трущобы. Скопление маленьких лачуг, построенных из всего, что можно найти на городской свалке: картон, листы металла, рифленая обшивка, обрезки древесины, деревянные ящики. Там были навесы из плавника, накрытого брезентом. Тут и там стояли палатки, но по большей части это была деревня, основанная от безнадеги, сформированная и существовавшая благодаря отбросам тех, кому в жизни повезло больше. В обрезанных бочках и на открытых местах горели костры, и я чуял запах готовящейся еды.

Губная гармоника продолжала звать. Я петлял по тропинкам между постройками, люди поднимали на меня глаза от костров или выглядывали из проемов своих лачуг.

Наконец я подошел к чему-то похожему на большое типи [36], конусу из длинных веток, покрытом парусиной. Я стоял в высокой траве на берегу большой реки. Рядом с типи стоял старый пикап, кузов которого был набит мебелью и всякой всячиной. Перед входом в типи был устроен очаг из выложенных кругом камней, в центре которого весело горел костер, а над огнем висел большой черный котел. Вокруг костра на низких ящиках сидели трое взрослых. Один из них, коренастый лысеющий мужчина с потемневшей от солнца кожей, играл на губной гармонике. Они повернули головы в мою сторону, и мужчина опустил гармонику. Они смотрели на меня без враждебности, а как будто с ожиданием чего-то уже известного им.