Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Альберт поворошил угли палкой.

– Все, что она говорит во время припадков, звучит бессмыслицей.

«Может и нет», – показал Моз. Он повернулся и посмотрел на темную массу деревьев, покрывающих остров и прячущих бог знает что.

– У меня от этого места мурашки, – сказал я. – Думаю, нам следует уплыть.

Моз кивнул и показал: «С самого утра».

Мой недолгий сон той ночью был беспокойным, и хотя я не помнил их в точности, в этих снах меня со всех сторон окружала опасность. Когда на небе появились признаки утра, мы с Мозом встали и в холодной синеве первого света собрали вещи и погрузили их в каноэ. Альберт пытался помочь, но пользы от него было немного. Эмми находилась в таком глубоком забытье, что даже не шелохнулась, когда Моз поднял ее и осторожно уложил в каноэ. Альберт сел в центре, на место, которое до укуса змеи занимал я, а я сел на носу. Моз оттолкнул каноэ от острова и залез на корму, и мы подняли весла.

Тогда мы еще не знали, что воды Миннесоты несут нас навстречу тьме, гуще той, что царила в сердце Черной ведьмы..

На берегу вдоль этого участка реки не было ни железнодорожных путей, ни городов – лишь густые рощи деревьев, а, значит, никаких посторонних глаз. В то первое утро мы уплыли на хорошее расстояние. Эмми проснулась в персиковых лучах рассвета, как обычно, ничего не помня о ночном припадке. Она выглядела отдохнувшей и много улыбалась. Ее настроение и оживленные разговоры с Кроликом Питером воодушевили меня и даже, кажется, подняли настроение Альберту. Моз, конечно, молчал, но исходило от него что-то, говорившее мне, что он до сих пор в том печальном месте, куда ушел после того, как мы нашли скелет индейского ребенка.

Около полудня мы пристали к берегу в месте, где маленькая речушка впадала в илистую бурую реку, и доели остатки еды, которую я покупал на деревенском рынке.

– Как давно, по твоим расчетам, мы сбежали из Линкольнской школы? – спросил я Альберта.

Он ответил не сразу.

– Месяц, плюс-минус день или два.

– Сколько еще плыть до Миссисипи?

– Много дней, – тяжело вздохнул он.

– А сколько потом до Сент-Луиса?

– Недели. Месяцы. Я не знаю.

– Месяцы? Это целая вечность.

– Ты предпочитаешь работать на полях у Бледсо?

– Я предпочитаю есть в «Морроу Хаус» и спать на их мягких кроватях.

Эмми вздохнула, но не печально, а как-то легко.

– Я предпочитаю быть принцессой и ездить верхом на лебеде.

– И есть одно только мороженое, – добавил я.

Она подняла свою куклу из носка, и Кролик Питер произнес тоненьким кроличьим голоском:

– С шоколадным сиропом.

– А ты, Моз? – спросил я.

Он сидел к нам спиной и бросал в реку камни с такой силой, что они ударялись о воду, словно бомбы. Он не ответил.

– Ну же, Моз, – сказал я. – Что ты предпочитаешь?

Он повернулся ко мне, и выражение его лица напугало меня. Он показал: «Выследить убийцу моей матери».

На этом игра закончилась.

Мы оставались на реке до позднего вечера и разбили лагерь на маленькой полоске пляжа у подножия скалистого утеса. Я опять попытался рыбачить, и на этот раз удачно: я вытянул какую-то большую рыбу, которая определенно не была сомом. Тем вечером я устроил над костром вертел, насадил на него рыбу и зажарил. Ее плотное белое мясо легко отделялось от костей и на вкус было лучше любого сома, которого я когда-либо ел. Много позже я понял, что выловил судака – в Миннесоте он был на вес золота.

С наступлением ночи мы увидели на востоке зарево, как будто от пожара. Я уже видел такое однажды – когда мы с папой устроили лагерь к югу от Омахи и город вдалеке освещал ночное небо.

– Манкейто? – спросил я у Альберта.

– Думаю, да, – сказал он.

– Мы не далеко. Утром будем там.

Альберт покачал головой.

– Мы останемся здесь до второй половины завтрашнего дня, а в сумерках поплывем. Меньше вероятность, что нас заметят.

Такой план предложил бы прежний Альберт, и я счел, что этохороший знак. Разве что ждать нам придется в обществе Моза, чье плохое настроение – я впервые видел его таким – давило на всех нас. Я подумал, что моя гармоника могла бы помочь, поэтому достал ее и сыграл несколько бойких мелодий из его любимых, но твердая броня, в которую он облачился, была непробиваемой. И даже когда Эмми до чертиков умилительно сплясала джигу, Моз не выразил никаких эмоций. В своем роде его мрачность вызывала такую же тревогу, как припадки Эмми.

На следующее утро у всех было плохое настроение. Когда я чистил судака, то оставил его внутренности на песке у края воды, и рой мошек атаковал не только остатки рыбы, но и нас. Альберт выругался на меня, и я выругался в ответ, а Эмми расплакалась, что разбудило в Мозе защитника, и он так бурно жестикулировал нам с Альбертом, что я думал, он сломает пальцы.