Йожеф Дарваш - Город на трясине

Наконец кто-то во всеуслышание предложил:

— Нужно обо всем этом рассказать Бакошам. Пусть хоть правду узнают.

Посудачив еще немного, односельчане по двое, по трое начали расходиться по домам. Позади всех плелся по грязи дядюшка Яниш.

Мальчишки с заляпанными грязью ногами и женщины в подоткнутых юбках гнали по дороге скотину домой.

В это время на окраине села появились два конных жандарма. Они тоже промокли. Видно, их тоже в пути застиг ливень, однако, несмотря на это, вид у них был довольно бравый, не то что у возчиков, сидевших на повозках, или у тех, кто добирался домой пешком. Лошади, на которых важно восседали жандармы, шли не спеша. На штыках винтовок играли солнечные блики.

Завидев жандармов, жители села будто почувствовали себя в чем-то виноватыми и спешно разошлись по домам. Те, кто только что собирался навестить Бакошей, чтобы рассказать им всю правду, быстро повернули обратно и, втянув голову в плечи, разбежались кто куда, словно боялись, что жандармы могут их окликнуть и остановить.

Один дядюшка Яниш Воробей, как ни старался, никак не мог поспеть за всеми. В спешке он поскользнулся и шлепнулся в грязь. Увидев старика, барахтавшегося в грязи, жандармы остановили лошадей и громко расхохотались.

Закат окрасил край неба на западе, лужи на дороге отливали золотом.

Вечером жители Сапожной слободки, будто сговорившись, собрались у Дьере. Из каждого дома кто-нибудь да пришел. Расселись кто на табурете, кто на скамейке, а кто прямо на земляном полу. От Бакошей пришли Юлиш и старая Бакошне.

Сначала разговор вели о мелких событиях минувших дней, но очень скоро перешли к главной теме.

Яниш Воробей уже в который раз начал говорить о своей встрече с поденщиком Береца. Старик дополнил свой первоначальный рассказ новыми деталями, но на сей раз его слушали не особенно внимательно, так как все это уже хорошо знали.

Затем решили послушать Юлиш. Она не заставила себя долго упрашивать. На этот раз в ее голосе уже не было той печали и отчаяния, с какими она говорила раньше. Однако это нисколько не поубавило пыла собравшихся, и они довольно бурно отреагировали на ее рассказ.

Юлиш вдруг вспомнила, что в тот вечер, когда они с Хорватом привезли дочку к врачу, ее попросили подождать в коридоре, а к доктору пошел Хорват и довольно долго о чем-то толковал с ним.

— Вот они тогда обо всем и договорились… — заметил кто-то, но на него сразу же зашикали: все хотели узнать, что Юлиш скажет дальше.

Собравшиеся остались бы еще больше довольны, если бы Юлиш расплакалась и тем самым подогрела бы их возмущение. Но Юлиш не заплакала. Зато несколько сердобольных старух начали слезливо гнусавить:

— Бедная Розика… Какая душевная была девочка…

— А какая послушная…

— Ее и бить-то никогда не нужно было. Мать только скажет ей, как она сразу же бежит это делать…

— Добрых всегда постигает самое тяжкое…

Тронутая участием, Юлиш расчувствовалась и заплакала. Потом заговорила старая Бакошне, но скоро и она расплакалась. К ним присоединилось несколько женщин. Правда, эти поплакали недолго и скоро перестали, а вот Юлиш и старая Бакошне никак не могли успокоиться.

— Пусть господь покарает виновных!..

— Господь?! Да он ведь заодно с богачами! — с ненавистью проговорила Кардошне. — Им и пастор родня…

— А господину пастору известно об этом злодеянии?

— Нужно сказать ему: пусть знает.

— Он и не поверит.

— Все равно надо сказать.

— Именно ему?

— Ему, конечно, а то и другому кому. Нельзя же потворствовать…

— Вон мой муж без всякого умысла ударил одного старичка по голове, так его сразу же осудили, — жалобно сказала Кардошне. — А здесь над малым дитем надругались. И безнаказанно. Разве так можно? Где же правда?

— Правду похоронили в тысяча восемьсот сорок восьмом году…

— Но что-то нужно сделать. Нельзя же так оставлять, люди!

— Жалуйся своей бабушке!

— У Береца еще есть пшеничка. Хватит для того, чтобы все было шито-крыто…

Чувствуя свою полную беспомощность, собравшиеся сначала старались прикрыть это пустыми фразами, а потом начали поддевать Юлиш:

— А муж твой почему не пришел? Он у тебя молчит, будто его это и не касается вовсе!

— Он должен что-то сделать.

— Кому же и спрашивать за свое дитя, если не отцу?

— Он должен искать правду, а не оставлять все так…

— Выходит, бедняк и слова не может сказать за своего ребенка?

И опять разговор зашел о Хорвате Береце.