Йожеф Дарваш - Город на трясине

Юлиш обычно начинала свой рассказ с того, что она сердцем почувствовала беду еще тогда, когда дочка, попрощавшись с ней, села на повозку Береца и поехала на хутор. Затем Юлиш говорила о том, что за несколько дней до беды она видела вещий сон. Ей приснилось, будто к ее кровати подошел Хорват Берец, а в руках у него были волосы Розики. «Вот что от нее осталось, — сказал Хорват. — Остальное унес ветер…»

Дальше Юлиш начинала вспоминать о том, что было задолго до этого. А когда она наконец доходила до самого случая с Розикой, то голос ее уже не был плаксивым, а звучал назидательно, как у великомученицы, рассказывающей о своих страданиях. Юлиш уже не просто делилась своим горем, а излагала это в форме диалога, причем когда говорила за дочку, то, подобно артистке, копировала ее манеру говорить. Вот как все это выглядело.

— Мамочка, я тебе хочу о чем-то рассказать…

— Рассказывай, доченька…

— Только ты не говори об этом дяде хозяину, ладно?

— Хорошо-хорошо, я ничего ему не скажу.

— А то я боюсь, что он опять меня бить станет.

— Не бойся, больше он тебя бить не будет. Ну рассказывай, доченька…

— Вчера он меня сильно избил… Мамочка, а правда, что мне больше не нужно ехать на хутор?..

— Не нужно. Если ты не хочешь, то и не нужно.

— Я больше никогда не захочу туда ехать… Меня там всегда бьют…

— А за что тебя бил хозяин, Розика?

— Гуси у меня убежали в кукурузу… И он меня сильно избил… А я совсем не виновата… Я не могла их догнать… Вот он и побил меня… Только ты не говори ему, мамочка… А то он меня опять изобьет…

Стоял удивительно тихий вечер. Сгустившаяся темнота придавала словам Юлиш особое значение, отчего трагедия Розики воспринималась слушателями не как ее личная трагедия, а как страшный приговор их собственной судьбе…

На следующий вечер односельчане опять шли к дому Бакошей и опять слушали Юлиш, будто она говорила об их собственной жизни…

С каждым вечером увеличивалось число тех, кто слушал эти рассказы. Страсти разгорались…

Игра света и теней и та свидетельствовала о больших переменах в природе. Изменилось и настроение людей. Если весной появлялись новые надежды, то безрадостной осенью они исчезали. Даже солнечным утром до самого обеда в воздухе стояла какая-то почти невидимая пелена, сквозь которую пробивались солнечные лучи. Уже не было высокого чистого неба, а сама голубизна его казалась подернутой легкой дымкой.

Однако в один из таких дней после обеда на село хлынул по-весеннему обильный ливень, а в небе гремело так, будто наступил май.

На дорогах и улицах образовались лужи. В них плескались утки и баловались ребятишки. В это время со стороны хутора в соло ехали повозки, груженные мешками. Ливень их застал в пути. Колеса повозок вязли по ступицу, намокшие лошади казались особенно исхудавшими, а сами возницы, вымокшие до нитки, сидели, скорчившись, на передней скамейке.

— Там, выходит, тоже дождь был?! — кричали им односельчане, которые стояли возле своих домов и наблюдали, как проезжала через село бесконечная вереница повозок.

— Еще посильнее, чем тут, — отвечали возчики. — Кукурузные поля совсем залило водой.

Вслед за повозками шли промокшие крестьяне. И хотя дождь уже перестал, женщины закатали на голову верхние юбки, а мужчины накинули на головы пальто. Держа над головой что-нибудь из одежды, люди шли босиком, увязая по колено в грязи. Шли с хуторов, где они нанимались на осенние полевые работы: кто собирал фасоль, кто — лук, кто копал картошку.

Гроза прошла. Небо очистилось от туч и стало голубым. От мокрой земли поднимался пар, в воздухе пахло свежестью, и все это, вместе взятое, будило в людях весеннее настроение.

Во дворе Дьере неожиданно распахнулась калитка, и на улицу выскочили два маленьких поросенка, а вслед за ними — трое ребятишек. Дети погнали мечущихся из стороны в сторону поросят под тутовые деревья, росшие вдоль дороги, чтобы они могли полакомиться поздним тутовником, сбитым на землю дождем.

Не прошло и минуты, как, словно по команде, распахнулись калитки многих дворов и из них стали выбегать дети, женщины и даже мужчины. Все выгоняли со двора на улицу скотину: кто — грязную свинью, кто — гусей. Нашлись и такие, кто даже кур выгнал. Всю эту живность гнали под тутовые деревья полакомиться дармовыми ягодами.

Самыми непослушными оказались куры. Они почему-то никак не хотели понимать замысла своих хозяев. А для жителей Сапожной слободки сейчас самым важным было никоим образом не отстать от других. Правда, до сих пор еще никому не удавалось загнать кур под тутовые деревья. Но вдруг сейчас удастся?..