Йожеф Дарваш - Город на трясине

«Достать бы два центнера пшеницы! Во сколько обойдутся похороны?.. — неожиданно мелькнула у него мысль. — А может, попросить у старшего артели, чтобы он авансом выдал два центнера пшеницы?.. — Потом мысли его перескочили на другое. — Скажу Берецу: пусть сам оплатит все расходы! Это из-за них на нас обрушилось такое горе… Только из-за них! А из-за кого же еще? Дали им ребенка, чтобы они смотрели за ним… И вот тебе результат!..» Мысли, набегая одна на другую, путались в голове.

Шандор подошел к жене и, подобно соседке Вечерине, постучал по ее спине, а затем тихо, со слезами в голосе сказал:

— Не плачь так!.. Ну нельзя же так…

Юлиш села на кровати. Постепенно ее рыдания сменились тихими причитаниями. Теперь уже можно было разобрать слова:

— Я этого не переживу… Моя Розика! Доченька моя дорогая! Что с тобой сделали эти изверги? Они даже били тебя, когда ты уже и ходить-то не могла… Бил сам Берец… Она сама мне перед смертью рассказала… И зачем мы только отдали ее в этот дом? Зачем? Зачем на свете бедняки живут, если они даже ребенка своего не могут по-человечески содержать? Это я виновата в ее смерти! Я! Это я согласилась отдать ее! Она ведь и не болела никогда… здоровенькая была, как цветочек… И вот тебе на!.. Я теперь жить не буду… Я повешусь лучше…

Юлиш опять упала на кровать, но у нее уже не было сил плакать навзрыд, и она плакала беззвучно, отчего все ее тело дрожало мелкой дрожью.

Шандор подсел к ней на край постели и смотрел на жену в полной растерянности. Затем перевел взгляд на мать и на соседских женщин, которые суетились возле Розики.

«Какие грязные у меня ноги», — подумал вдруг Шандор, случайно взглянув на свои босые ноги. Он даже пошевелил большими пальцами, отчего они громко хрустнули.

Соседи, обрядив Розику, накинули темный платок на висевший на стене осколок зеркала и, тихо пробормотав: «Спокойной ночи», разошлись по домам.

Не ушла только тетушка Боршне. Пододвинув к изголовью умершей табурет, она поставила на него керосиновую лампу, будто хотела посветить Розике, затем достала молитвенник и, встав на колени так, чтобы свет падал на книгу, вполголоса начала читать молитву.

Старая Бакошне задремала, сидя на низенькой табуреточке, однако и во сне она продолжала раскачиваться из стороны в сторону.

Юлиш, обессилевшая от рыданий и криков, тоже задремала на минутку.

В комнате стало так тихо, что было слышно, как потрескивал фитиль керосиновой лампы да шелестели страницы молитвенника, когда тетушка Боршне перелистывала его.

Шандор будто оцепенел. Ему хотелось рыдать и кричать, как его жена, чтобы хоть немного выплеснуть свое горе, но он не мог. Даже глаза у него были сухими. Единственное, что он чувствовал, так это сильное покалывание в глазах, словно в них попали горячие искры, да нестерпимый жар в груди.

Желтоватое пламя лампы освещало лицо мертвой девочки. Шандор смотрел на это личико с плотно закрытыми глазами, и его так и подмывало схватить на руки щупленькое тельце дочери, выскочить на улицу и обежать все село, всю страну, взывая о помощи.

«Помогите ей, помогите же!.. Потому что так не может быть! Не может! Помогите, кто виноват! Все виноваты, кто не поможет!..»

Какая радость может быть у бедняка, если не дети? Чему он еще может радоваться, если не им? Семья! Как он радовался этому дому! Радовался чуть большему заработку… И все потому, что больше достанется детям, семье. А вот теперь его маленькая дочурка с худенькими ручонками, которыми она так ласково обнимала его за шею, когда хотела что-нибудь попросить, лежит бездыханная…

Он смотрел на дочку, но даже если бы и закрыл глаза, то все равно видел бы перед собой бескровное личико Розики, освещенное желтым пламенем лампы. Он не хотел верить в случившееся… Не хотел верить, что все это никак нельзя изменить или поправить… А если так, то к чему сейчас слова? Он не мог кричать и плакать, как это делала жена, и оттого на душе у него было еще горше и тяжелее. Ему просто не хотелось больше жить…

Для Шандора в эти минуты уже не имело никакого значения ни то, что было, ни то, что еще может быть. Казалось, уже не существовало больше этого дома, которому он так радовался. Для Шандора в данный момент не существовало ничего на свете, кроме этой крохотной комнатки, до краев наполненной горем, как будто не было до этого минувшего дня и никогда не настанет снова утро…

Не известно, как долго бы просидел так Шандор, погруженный в себя. Все в нем кричало и шумело. В голове, казалось, стучала молотилка, хотя кругом стояла тишина. Жена и мать забылись в минутном сне. Спала и Розика. Только она заснула вечным сном. Она никогда не проснется, никогда не откроет глаз…