Йожеф Дарваш - Город на трясине

Шандор проговорил все это очень быстро, будто пытался и самого себя убедить в том, что иначе он поступить не может.

Отойдя в сторонку от остальных, они уселись в тени. Шандор принялся за еду, а Юлиш начала рассказывать ему все по порядку.

— Ну и свиньи же эти Берецы, — сердито проворчал Шандор. — Лишь бы только больше не пришлось ехать к врачу, гонять лошадей и платить деньги! Для богачей жизнь бедняка ничего не стоит. Но если с дочкой что-нибудь случится, я просто-напросто сверну шею этому толстопузому! Это уж точно!

Остальные артельщики обедали группой. Они уже знали, почему Шандор с женой уединились, и потому никто не подшучивал над ними.

После обеда пожилые артельщики прилегли отдохнуть, а молодые, те, к кому пришли жены, уселись в некотором отдалении, чтобы побыть вдвоем.

Пишта Фаркаш направился со своей женой в кукурузу, сказав, что они, мол, хотят нарвать немного вьюнков для поросенка. Однако артельщиков такое объяснение отнюдь не удовлетворило, и они задорно кричали им вслед:

— Эй вы! Что, никак не можете дотерпеть до субботы, а?!

— Эй, Пишта! Кто за тебя будет работать после обеда?..

— А зачем вам корзина?..

— Ну и хорошо же живется вашему поросенку!

Молодая жена Пишты зарделась как маков цвет и уже хотела было повернуть обратно, но Пишта лишь махнул рукой: пусть, мол, говорят что хотят, коли у них нет другого занятия. И, взяв жену за руку, повел ее за собой в заросли кукурузы.

Через некоторое время старший артели громко закричал:

— Люди, за работу!

Женщины и дети, которые принесли обед, стали собираться в обратный путь. По дороге домой они нет-нет да и заходили в кукурузу, чтобы сорвать несколько початков и упрятать их в опустевшую посуду, или же пытались сорвать желтую тыкву, чтобы приготовить обед на следующий день.

И лишь одна Юлиш спешила домой, но ей было неудобно отделяться от остальных, и она тоже сходила с дороги…

Шандор подошел к спящему селу: ни огонька в окнах, ни шума. На улице ни души. Только шлепали его босые ноги по пыльной улице. Ночь была прохладной, однако пыль на дороге еще не успела остыть, и казалось, что идешь не по земле, а по теплой воде. Ночь выдалась на редкость темной.

Шандор с трудом мог разглядеть собственные ноги. До полуночи оставалось совсем немного. Он ускорил шаг, чтобы хоть несколько часов отдохнуть дома, на мягкой чистой постели. Освободился он поздно, так как с обмолотом они управились лишь после захода солнца. Молотилку сразу же повезли на другой хутор, а он пошел домой. Даже не помылся, решив, что сделает это дома, если, конечно, будет время, так как ему нужно было вовремя вернуться обратно в артель.

Дойдя до крайних домов Сапожной слободки, он свернул налево. Чем ближе Шандор подходил к дому, тем быстрее переставлял ноги, а последние десятки метров он уже не шел, а почти бежал. Сердце бешено колотилось, разумеется, не только от быстрой ходьбы.

Еще издалека он заметил слабый свет в оконце. Подойдя к окну вплотную, он заглянул в комнату и сразу же бросился в дом.

Юлиш с растрепанными волосами сидела на краю кровати, уставившись заплаканными глазами прямо перед собой в пустоту. Увидев мужа, она упала на кровать и расплакалась. Все тело ее содрогалось от беззвучных рыданий.

В углу на полу стояла керосиновая лампа с сильно подвернутым фитилем. К Юлиш подскочила Вечерине и тихонько постучала ее кулаком по спине, как это обычно делают с теми, кто подавился, а потом подала ей воды.

Старая Бакошне, закрыв лицо ладонями, сидела в другом углу на низенькой скамеечке, при этом она едва заметно раскачивалась из стороны в сторону и нараспев голосила. Она даже не взглянула на сына, но, заметив его, заплакала громче.

Полураздетая Розика лежала на простыне, постланной прямо на полу. Худенькие ручки и ножки девочки при скудном свете лампы казались обломками веточек. Светлые волосенки сосульками разметались по лбу. Глядя на спокойное полуулыбчивое выражение ее лица, можно было подумать, что девочка сладко заснула. Соседские женщины уже успели обмыть ее и наполовину обрядить в платье уходящих от нас в другой мир.

Шандор прислонился к стене и широко раскрытыми глазами смотрел на дочь. Ни говорить, ни плакать он не мог: так внезапно обрушился на него этот удар. Ему хотелось выбежать сейчас в темную ночь и закричать, завопить так, чтобы разбудить все село, всю страну, весь мир. Хотелось ворваться в дом соседа-богатея, выбить там все окна, разломать стены, чтобы кирпича на кирпиче не осталось… Однако он стоял и не шевелился, хотя даже стоять-то у него сейчас, можно сказать, не было сил.