Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Вы хорошо едите? — озабоченно спросил Кунцер.

— Иногда забываю.

— Но у вас вкусно пахнет. Готовите что-то?

— Готовлю. Для моего Поля-Эмиля. Каждый день, в полдень, поскорей прихожу с работы. Пораньше ухожу, попозже возвращаюсь. Ведь мы с Полем-Эмилем договорились встретиться и пообедать. Встретиться ровно в полдень, без опозданий, ведь поезд отходит в два часа дня.

— Поезд? Куда вы едете?

— Так ведь в Женеву!

— В Женеву? — повторил Кунцер.

Он уже ничего не понимал.

— А как, черт возьми, вы собираетесь попасть в Женеву?

— Не знаю. Уже не знаю. Но мы едем в Женеву — это точно, так сказал Поль-Эмиль. В дни, когда он не приходит, мне так грустно, что есть не хочется. Грусть отбивает аппетит, знаете ли.

Значит, так было каждый день.

— Вы и сегодня есть не будете?

— Нет.

— Но ведь есть все равно надо! Он скоро вернется.

Кунцер ненавидел себя за эти слова, за то, что воскрешает прах надежды. Но что еще ему делать? Страдание — такая гадость, он не хотел заставлять старика страдать.

— Хотите пообедать со мной? — предложил отец. — Я вам расскажу про сына.

С минуту Кунцер колебался. Потом согласился из жалости.

Отец пригласил его войти; в квартире царил жуткий кавардак, здесь больше не убирались. У двери, готовый к отъезду, стоял чемодан.

— Откуда вы знаете моего сына? — спросил отец.

Кунцер не знал, что ответить, — не мог же он сказать, что они друзья, это уже верх цинизма.

— Мы коллеги, — ответил он, не подумав.

Отец слегка оживился.

— А, вы тоже агент британских спецслужб?

Кунцеру захотелось выскочить в окно.

— Да. Но это секрет.

Отец с улыбкой приложил палец к губам:

— Конечно, конечно. Вы все великолепные люди. Ве-ли-ко-леп-ные!

После обеда Кунцер предложил немного прибраться в квартире.

— У вас нет домработницы?

— Нет. Раньше я сам все делал, тоже занятие. Теперь и душа не лежит.

Кунцер извлек на свет веник, старые тряпки, ведро с водой, мыло и занялся уборкой. Агент абвера убирал квартиру отца английского агента, которого отправил на казнь.

Когда он уходил, отец благодарно взял его за руки:

— Я даже не знаю, как вас зовут.

— Вернер.

Отец подумал, что Вернер — довольно странное имя для англичанина, но ничего не сказал, чтобы не обидеть его.

— Вы придете еще, месье Вернер?

Надо было сказать нет, ему хотелось сказать нет. Он больше не придет, не придет никогда, ему невыносимо быть с ним наедине и тем более невыносимо лгать. Но разум задержался с ответом. И заговорило сердце.

— Конечно. До скорого свидания.

Отец радостно улыбнулся: какой он хороший, этот друг Поля-Эмиля, избавивший его от одиночества.

А пришибленный Кунцер, сидя в тот проклятый ноябрьский день у себя в кабинете, в “Лютеции”, поклялся себе сдержать обещание, данное Полю-Эмилю: он каждую неделю будет ходить помогать его отцу, он будет приносить ему еду. Этот отец станет его отцом, а он станет его сыном. До самой его смерти, если так будет нужно.

Это было в январе 1944 года, в Лондоне.

Рядом с Британским музеем было кафе, куда она ходила каждый день. Они столько времени провели здесь вместе, сидя рядом на этой банкетке или переплетя руки за тем столом. Он был такой красивый в своем сером костюме. Лора каждый день совершала паломничество к местам их любви: заходила в рестораны, в театры, бродила там, где они гуляли. Иногда надевала те же платья. Брала два билета в кино. И часами сидела в этом кафе, перечитывала стихи, которые он ей написал. Пусть проходит время, быть может, вместе с ним пройдет и скорбь.

В этом году Лоре исполнится двадцать четыре. Станисласу — сорок семь, Толстяку — двадцать девять, Кею — двадцать шесть, а Клоду — двадцать один. Два с половиной года назад они стали членами УСО. Они сильно изменились. И все изменилось. Лора была на третьем месяце беременности. Никто об этом не знал, под зимней одеждой ничего не заметно. Но скоро придется сказать. Первым, с кем она поделилась, был Толстяк. Она отвела его в маленькое кафе у Британского музея; они долго, несколько часов, пили чай, прежде чем она набралась духу и прошептала:

— Толстяк, я беременна…

Он вытаращил глаза:

— Беременна? От кого?

Лора расхохоталась. Она смеялась первый раз за последнее время.

— От Пэла.

Толстяк просиял:

— Вот это да! И какой срок?

— Три месяца.

Он сосчитал в уме. Три месяца, значит, в том чертовом октябре. Они сделали ребенка, когда были в Париже. Он не знал, прекрасно это или очень грустно.