Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Спасибо, — выдохнул Сын.

Кунцер снова взглянул на него. Благодарит искренне. Отец для него важнее всего.

— Хотите написать отцу? Вот, у меня есть хорошая бумага. Пишите что хотите, я не стану читать и сам отнесу письмо. Хотите, оставлю вас одного на минутку, чтобы не мешать писать?

— Нет, спасибо. Не надо ни писем, ни одиночества. Вы вправду хотите оказать мне услугу?

— Да.

— Сделайте так, чтобы отец никогда не узнал о моей смерти. Никогда. Отец не должен знать, что его сын умер. Это противоестественно, понимаете?

Немец серьезно кивнул.

— Отлично понимаю. Можете на меня рассчитывать. Он не узнает ничего и никогда.

Они посидели молча. Кунцер предлагал ему сигарету, выпить, поесть. Пэл отказался.

— Мне пора умирать. После того, что я сделал, мне давно пора умереть.

Кунцер не настаивал и вызвал стражу. И пока те не вошли в кабинет, успел доверительно шепнуть Сыну:

— Там не было женщины. В квартире женщины не было. Только мужчина. После ареста он почти сразу покончил с собой, проглотил таблетку. Умер как солдат, гордо. Его не пытали. Он не мучился. И женщины не было. А если и была, мы ее не поймали.

На лице Пэла расцвела ангельская улыбка. И он обратил к небесам мольбу — пусть всегда защищают Лору. Во Франции, в Англии, в Америке. Пусть она уедет далеко-далеко. Пусть встретит новую любовь. Пусть будет счастлива. Пусть не печалится о нем, пусть забудет его поскорей, пусть не носит траура. Он предатель, она должна это знать. Но он так ее любил. Любил Лору, любил отца. И то, и то — любовь, но разная. Невообразимо, как это одно слово может означать столько разных чувств.

— Вам не в чем себя упрекнуть, — снова шепнул ему Кунцер. — Вы выбрали отца.

Он взял его за плечи, и Сын подумал, что это отцовский жест, жест отца, когда он уезжал из Парижа, жест доктора Каллана, когда его завербовали в УСО, жест лейтенанта Питера, когда он закончил учебу в Бьюли.

— Любой сын выбрал бы отца! — продолжал Кунцер. — Я сам поступил бы точно так же! Вы были великим солдатом! Сколько вам лет, месье?

— Двадцать четыре.

— А мне на двадцать больше. И я уже никогда не стану лучшим солдатом, чем вы.

Двое гестаповцев вошли в кабинет и увели Пэла. Навсегда. Когда он проходил перед Вернером Кунцером, тот, вытянувшись по струнке, отдал ему честь. И еще несколько минут стоял, отдавая ему честь. А может, и несколько часов.

Через неделю после смерти Поля-Эмиля Кунцер пошел к отцу. Был ноябрь — и его сорок четвертый день рождения. Какого черта он поперся к этому папаше? Именно с этого визита он стал сам себе противен.

Он вошел в дом на улице Бак около половины первого. Проходя мимо чулана, вздрогнул от омерзения. Поднялся на второй этаж, постучал в дверь. И отец открыл. Кунцеру было не по себе: он неделями шпионил за отцом, знал о нем все, а тот его не знал.

— Вы к кому? — спросил старик.

Кунцера поразил его жалкий вид: отец сильно исхудал, в квартире было не убрано. Он ответил не сразу.

— Я от вашего сына.

Отец расплылся в улыбке и кинулся за чемоданом, хватая по пути пальто и шляпу.

— Ну вот, я готов! Я так ждал, боже мой, так ждал! Даже думал, что он больше не вернется. Вы меня отвезете, да? Вы его шофер? Как мы поедем в Женеву? Господи, как я рад вас видеть! Я уж думал, мы никогда не уедем! Поль-Эмиль ждет на вокзале?

Кунцер в замешательстве стал извиняться:

— Мне очень жаль, месье, но я не за вами.

— Что? Мы не едем в Женеву?

— Нет. Но ваш сын поручил мне передать от него весточку.

Отец просиял:

— Весточку? Великолепно! Ве-ли-ко-лепно!

У Кунцера мелькнула мысль сказать отцу о смерти сына, но он сразу ее отбросил. Из-за отца, из-за обещания, данного сыну.

— Я пришел сказать, что у вашего сына все хорошо. Даже очень.

— Но почему он так за мной и не пришел?

— Это слишком сложно.

— Сложно? Сложно? Что тут сложного? Если отцу обещают уехать вместе, за ним приходят, разве нет? Куда он опять уехал, скажите, бога ради?

Кунцер вспомнил открытку из Женевы и, не задумываясь, ответил:

— Он в Женеве.

— В Женеве?

— Да. Я пришел сказать, что вашему сыну пришлось вернуться в Женеву по срочному делу. Он очень занят. Но скоро вернется.

Лицо папаши сморщилось.

— Я так расстроен. Если он уехал в Женеву, то почему не взял меня с собой?

— Чрезвычайная ситуация, месье.

— И когда он теперь вернется?

— Думаю, очень скоро.

Отец, казалось, ослаб и недоедал. Однако из кухни по квартире растекался приятный аромат.