Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Он приезжал сюда? Но когда же?

— В прошлом году, в октябре.

— Сюда? В Париж? — задохнулся офицер.

— Да-да. Такое было счастье его повидать! Это был прекрасный день. Самый прекрасный. Он хотел, чтобы мы вместе уехали. В Женеву. Но я с ним не поехал. Хотел немного подождать. По крайней мере до завтра. Мы условились, что он придет еще, но он так и не пришел.

Станислас бессильно откинулся на спинку стула. Что Пэл натворил? Приехал повидаться с отцом? Приехал в Париж повидаться с отцом? Поставил под угрозу безопасность товарищей, чтобы повидаться с отцом? Но почему? Господи, почему?

По лицу отца текли слезы, но голос не срывался:

— Знаете, я не волновался. Не очень. Ведь он присылал открытки.

— Открытки?

Отец грустно улыбнулся:

— Да, почтовые открытки. Ах, какие открытки! Он выбирал самые красивые.

Он поднялся, пошел к камину и разложил их на столе перед Станисласом.

— Когда он сказал, что уезжает, это было… — он секунду подумал, — в сентябре 41-го, я просил мне писать. Чтобы мне было не так страшно за него. И он сдержал обещание. Вы сказали, верный? Он такой и был. Верный.

Станислас в ужасе читал открытки, одну за другой. У него тряслись руки. Десятки открыток, по большей части от Кунцера. Но Станислас этого не знал. Он понимал только одно: Пэл нарушил все правила безопасности. Знал о последствиях и все равно нарушил.

— Как эти открытки попали к вам?

— Они были в почтовом ящике. Без марки, в конверте. Как будто их кто-то приносил…

Пэл, Пэл, что ты наделал! Станисласу хотелось рухнуть на пол от отчаяния: тот, кого он считал своим сыном, оказался предателем! Даже его Пэл не был человеком. Его трясло. Пэл вернулся в Париж повидать отца. Абвер наверняка поджидал его — видимо, его выследили, он провалился. Увлек за собой Фарона. И беременную Лору. Бросил их в пасть немцам. Может, позвать Доффа? Нет. Ни за что. Дофф не должен ничего знать, никто не должен ничего знать. Хотя бы ради Филиппа, чтобы ему никогда не пришлось стыдиться отца, как сегодня стыдится он. Он не знал, что и думать. Нужно ли отрекаться от того, кого любил как собственного сына?

— Куда Пэл хотел вас увезти? — спросил Станислас.

— В Женеву. Говорил, что там мы будем в безопасности.

— Почему вы не уехали?

— Я не хотел сразу уезжать. Не так вдруг. Хотел попрощаться с квартирой, с мебелью. Я же говорю, мы должны были встретиться назавтра, здесь. Пообедать, а потом, в два часа дня, сесть на поезд. В Лион. Я ждал, боже, как я ждал. Но он так и не пришел.

Станислас взглянул на рыдающего отца. Но уже без жалости. Сын приехал за ним в самый критический момент войны, а папаша пожелал прощаться со своей рухлядью. В глубине души Станислас надеялся, что Пэла задержали в тот же день. Надеялся, что это случилось не назавтра, что тот не вернулся к отцу опять уговаривать его ехать. Это значило бы, что Пэл не способен взбунтоваться против отца. Не способен на неизбежный бунт сыновей против отцов. Наверно, Пэл испугался последних роковых дней — последних дней отца. Но последние дни наших отцов не должны быть днями скорби, это дни будущего и вечного обновления. Ибо в последний день отца Пэл как раз сам становился отцом.

— Что теперь со мной будет? — сокрушался отец.

Он не хотел жить.

— У Пэла есть ребенок.

Отец просиял:

— От Лоры?

— Да. Красивый мальчик. Ему почти полгода.

— Вот это новость! Я дедушка! Сын как будто не совсем умер, да?

— Да. Вроде того.

— А когда я смогу увидеть ребенка?

— Когда-нибудь… Скоро… — солгал Станислас. — Он сейчас в Лондоне, с матерью.

Лоре нельзя встречаться с отцом. Ей нельзя знать, что сделал Пэл. Он вернется в гостиницу, соврет ей, скажет, что отец скончался, сделает все, чтобы она никогда не узнала. Договорится с Доффом, но и ему не станет ничего объяснять. Никто не должен узнать, никогда. Он убьет папашу, если понадобится, лишь бы тайна жила вечно. Да, убьет, если так будет нужно!

— Расскажите мне подробно об этой истории, — приказал Дофф консьержке, когда та наконец явилась с подносом, кофейником и печеньем.

Он почувствовал, что она надушилась.

— Начиная с чего подробно? Со смерти матери?

— Нет! Всю эту историю с немцем. Подумайте хорошенько, это важно.

Она вздрогнула от радости — у нее важный разговор!

— Это было год назад, капитан. В октябре, я тот день прекрасно помню. Я сидела тут в кресле, вот в этом самом. Да, в этом.

— Что дальше?

— Я услышала какой-то гвалт в коридоре, прямо тут, под моей дверью. Знаете, полковник, стены тут тонкие, а дверь — чисто картонка. Зимой, если подъезд чуть подольше открыт, на меня дует, холод так и лезет в гостиную, да, месье, чисто картонка.