Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Никанор ее не слушал: «Навострилась языком чесать, хоть завтра выдвигай в районный женсовет… Но дойдешь ли, Веруня, своим умишком, почему твоя мама схватила веник, чтобы прогнать нечистого духа? И где в доме Кручяну прячется нечистый? Неужто в этом бочонке с полосатой кишкой? Ну и времена — на кого ни глянь, рот до ушей, одни шуточки-прибауточки, как перед потопом…»

Бабка Кица сидела, поджав губы, как баба Яга, — ясное дело, наводила про себя критику. Завтра пойдет по селу звон-перезвон:

— Слыхали про новую моду? Жена Бостана распиналась, будто ее племянник из Африки привез… Две свадьбы вместо одной! Невесту оденут и по-нашему, и по-городскому сразу, а жених в лампочках и с колокольцами. С подкавыкой, поняли? С двух свадеб сдерут двойной куш: растрясите мошну, гости дорогие… Заодно, считайте, и крестины справят. Как почему? Невесту давно на кисленькое тянет да капустку квашеную. А у парня и в голове не было жениться…

Умеет старая лиса себе цену набивать! Чтобы держала язык за зубами, придется пойти к ней домой с утра пораньше, позвать кухарить.

Никанор не мог отвести глаз от проклятого бочонка с торчащей из него полосатой кишкой… Да… вились ниточкой ночные думы Георге и не узнал он ни начала, ни конца этой нити. Бочонок был полный-полнехонький, тяжело перекатывалось в нем питье, и думы Георге тяжелели, сосал он из резинового шланга, как младенец материнскую грудь, как лекарство, чтобы забыться. И добился своего, забылся навеки, напрасно ждать чего-то другого от этого бочонка.

С вином впитывал Кручяну горечь от сердцевины корней, от самой земли, камней и песка, цепенел от зова земных глубин, они спешили заполонить его целиком, наливая тяжестью, прижимая к себе, когда он лежал пьяный в саду. Может, он утешал себя поговоркой о пращуре: «Водэ хочет, а Хынку нет»? Так это курам на смех — что Водэ, что Хынку — сорока на плетне времени! Даже их вражда потонула в мутной реке лет и столетий, что же останется от страстей и копий, переломанных в распрях Хэрбэлэу с Кручяну?..

Недаром земля, войдя в виноградную лозу, нашептывала Георге: «Хорошо тебе, Георгицэ, правда? Обними меня и позабудешь белый свет, который так тебе не мил. Утешения просишь? Получай, Георгицэ, молодец, и вот еще глоточек… Потягивай, посмеивайся, и главное, не спеши, не спеши…» Но Кручяну вырывался, вставал, и земля до поры отпускала его, Отпустила и в последний раз, даже выманила на простор, чтобы доконать в овраге.

Из соседней комнаты доносился раздирающий душу голос:

Никанор не выдержал:

— Замолчи ты, жена! — но тотчас успокоился и уже мягко сказал, обращаясь ко всем: — Люди добрые, хватит… Приведите сюда Ирину, а то она рехнется.

Но у бабки Кицы и на этот случай собственное мнение:

— Много ты понимаешь, Никанор. Будь мужчиной, вот что, и запомни: в горе баба с ума сходит, если не плачет. А мужчина — когда ничего не делает. Лучше на-ка отнеси голубцы на улицу, пусть поставят варить. Ой, ей-богу, неделю в боку свербит, колотье замучило…

«Эта старая ворона со своим колотьем всех нас переживет. Под ее охи уже три попа преставились, царство им небесное…» — И Никанор подхватил с пола огромный пузатый чугунок с голубцами и вышел во двор. Черт возьми, крутить капустные листья и ночью напролет набивать ведерные чугунные горшки голубцами, чтобы назавтра те, кто пройдет за гробом до кладбища, напихали все это в свои утробы!.. Говорят, дух усопшего угощается… Как же не взбунтоваться, не дерзить небесам, если так слаб человек, что совесть его может потонуть в утробе… Никанор поймал себя на том, что бормочет под нос словечки племянника.

Плач Ирины звенел в ушах:

«А ты живи и посмеивайся… Разве не подшутил над нами Костэкел со своим завещанием? Эх, брат ты мой Георге, как бы я сейчас закурил… — Никанор похлопал по пустым карманам: где пачка? И спичек нет. — Это наши с тобой свечи, Георгиеш… эти самые сигаретки, да. Костэкел велел: «В зеленом мае зажгите свечи на расцветших деревьях». А Тудор свое талдычит: «Лови минутку, дяденька, все остальное ерунда!» Вот и мозгуй: один — лови мгновение, другой — молись зелени. Может, оба правы, а я последний дурак?»

Бостан пошарил в брюках и в пиджаке — даже бычка не завалялось, проклятье!

«Что мне там пацаны в поле орали? «Да здравствуют ваши ямы, баде Никанор, пока виноград не посадите, пусть не осыплются… Человек рождается для счастья, чтобы летать, как птица, — слыхали такое? И еще: радость — основа и суть жизни, баде Бостан!» Начитались, умники. Георге нашел свое счастье? Он только все надеялся, и нате вам, помер под кустом бузины… Так что, уважаемые звезды, нечего вам мне сказать, торчите себе на своей черной лужайке, а я пока раздобуду курева…»