— Ой, батюшки! — зацокала языком баба Кица. — Что значит иметь службу, Верочка, выступаешь точь-в-точь по докладу. Да, милая, надо три свадьбы играть — народ богато живет, всего навалом, хоть вагой голубцов делай… То ли дело, когда я выходила, эге, как вспомню, пятьдесят три годка тому…
И пошло и поехало!.. Как она обманом вышла замуж в пятнадцать лет, провела отца с матерью: «спасайте, я в положении», а сама тремя булавками прицепила под юбкой подушечку. Родители перепугались позора, отнесли попу баранчика, тот прибавил годик дщери неразумной, благословил… Да, Кица своего не упустит, всех в селе без исключения встречает на этом свете и на тот провожает.
А в каса маре закатывалась в причитаниях Ирина:
Встань, муженек, встань, дорогой!..
Посмотри, какой мы тебе дом приготовили,
Дом по заказу…
Без окон и без дверей:
Одни острые гвозди
Да голые доски!..
Все притворились, будто не слышат, а может, и вправду не слышали… Но Никанор не мог, не хотел притворяться — от жалобного вдовьего плача у него сердце стыло, хотелось протестовать, плакать, молиться, у кого-то просить прощения, а может, кого-то ударить…
«О чем она? «Дом… домик-крошечка, без окон, без ставенок, гвоздями острыми заколоченный!..» Какой дом у бездомного Георге Кручяну? Для него, шалопутного, домом была сельская улица. Свой дом для мужчины — что детское одеяло для спящего, из-под него всегда пятки торчат, — думал Никанор, растревоженный плачем Ирины, он и вообще-то не выносил женских слез, а тут плач вдовы по покойнику… — Мужа в могилу, будто в новый дом, снаряжает… А моей страсть как охота топать по пыли с одноглазым японцем, желтенького ей подавай! Вот и пойми этих женщин…»
Никанор заглянул в соседнюю комнату, где жил Георге последние годы. Врагу не пожелаешь таких палат, точно цыганский табор здесь ночевал: штукатурка обвалилась, стены обшарпанные, закопченные, в жирных пятнах, как в кузнице. А в стене, обращенной к винограднику, зияет дыра, будто ее прошило орудийным снарядом. Через эту дыру выбирался Кручяну среди ночи в сад, проклинал луну со звездами, швырял в небо сухими комьями с грядки.
В комнату без церемоний ввалилась орава Кручяну — дед и дядя с племянником, а с ними жены, чада и домочадцы, так что Никаноровы «видения» поблекли и улетучились, словно мелькнула перед глазами ласточка, чиркнула по воздуху, и нет ее. Зашли, как к себе домой, шумно поздоровались, будто в гости пожаловали, хоть и не положено при покойном желать здравия. Некому теперь их одернуть, как одернул бы Георге: «Дурачье! Прав я оказался, вести себя не умеете, не зря Хэрбэлэу над собой столько лет терпели».
Расселись, старший Кручяну спросил:
— Что, Бостан, как думаешь, будет у нас осень или мимо проскочит? Видал, какая луна? Рог книзу, ведро не удержится, дождей надо ждать…
Никанор пожал плечами: мне-то что за дело? Сам он, глаз не отводя, смотрел на пустой бочонок возле дыры в пробитой стене, из него свисал шланг, тонкий и полосатый, как прирученная змейка…
Иринин плач, казалось, бился в каждом уголке дома:
Выйди, муженек, в сад зеленый,
С соседями словечком перекинуться…
Выйди на улицу,
Чтобы услышать: «Путь вам добрый!»
Выйди на угол,
С миром раскланяться…
А на этой половине Вера не умолкала, хоть рот ей затыкай:
— Дорогуши мои, да зачем молодоженам здесь сидеть, если в райцентре дают квартиру! На шута им сдалась наша грязища… Да меня пальчиком помани, клянусь, сегодня же перееду! Хоть уборщицей, зато в городе. Газ — тридцать копеек в месяц, прямо по трубе к тебе на кухню, а у нас пойди принеси солому с поля на горбу да бегай с заявлениями на дрова и уголь. Ну не наплевать тебе после этого на деревню, если в городе теплая вода из крана, сколько хочешь, и в дверь стучатся — молоко принесли из магазина с теплыми булками! Есть ребята будут в столовой, белье носить в прачечную… Живи не хочу! Невеста еще носом крутит, зарплаты ей не хватает. Откуда будет хватать, если через день бегает в парикмахерскую! Ее отец говорит: «Дети, что делать с домом? Цинковой крышей накрыл, чтоб издалека светилась! Дом построил, мебели накупил, а пахнет пылью… Для чего тратился, спрашивается?» Тудор отвечает: «Сдайте колхозу внаем, какому-нибудь учителю. Или выращивайте в нем шелковичных червей для парашютов, табак сушите. Категорически заявляю: на меня не рассчитывайте!» Как вам нравится? Встает вопрос: кому выращивать шелкопряда? Кто будет листья собирать, по деревьям лазить — Дианина мать? У нее пенсия почти в кармане и радикулит в придачу. Или отец бросит овец и пойдет ухаживать за червяками?
Читать дальше