Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Между прочим, он дом построил на колхозной земле без разрешения, — буркнул Никанор.

— Вот-вот, в чужом глазу соринка, а в своем бревно… И после всего идешь за сигареткой… Увидел Георге правленца Бостана, и ноги у него подкосились от ярости, присел под куст, но легче не стало — сердце колотится, в глазах муть голубая. И стал из последних сил проклинать тебя и других прилипал: «Пусть вашим надгробьем станет тычка, а души вьются по ней стеблями фасоли, под солнцем и ливнями! Корнями пусть высосут они ваше сердце и колышутся под ветрами, ничейные, заброшенные ниточки-стручки… И с краю, как на школьной делянке, пусть прибьют табличку: «Некого здесь жалеть! Ибо похоронены трусливые, подлые сыновья этой земли, а достойные дети села Бычий Глаз погибли в чистом поле, пожрали их войны, бедствия, голод. Они не сидели сложа руки, дела искали и умирали в делах своих!..»

Вдруг у дверей послышалось странное шипение, будто водой плеснули на раскаленную плиту. Это старуха Зиновия зашептала по-знахарски, дико озираясь, — казалось, земля вспыхнула у нее под ногами:

— Спасите-помогите, отцы-праотцы всеблагие!.. От листа иссохнет дерево, усопшие изведут живых, сын отречется от матери…

Забормотала и засеменила по комнате, пришептывая что-то под нос.

«Что это с ней? «Спасите, всеблагие…» — пронеслось в голове у Ферапонта. — Про крыс вспомнила?»

Никанор оперся локтями о стол: «Ну, жених, держись, такого ты и в Индонезии не видывал!»

Старушка поплевала в темные уголки за печкой, закряхтела:

— Тьфу на тебя, сгинь, нечестивец…

Вера по-своему поняла ее шарканье: «Молодец, мама, это же дух Кручяну! Гони его прочь, пока не испортил все окончательно».

Мара тоже не удивилась: «Ага, она разлучницу гонит, соперницу моей Динуцы!.. Потому и не было у нас ладу в сговоре».

Старушка притоптывала на одном месте:

— Тьфу, тьфу, эй ты, тень от плетня, тьфу, хлябь из тверди, луч ночной, звук немой, эй ты, глиняный ошметок, явись пред образа, плетеная лоза, ненагрыза, дух шипучий, мох колючий… Эй ты, грех несусветный, а ну-ка… ух! — рубанула воздух рукой и скороговоркой выпалила: — Сгинь-пропади с глаз долой вечерней порой, скверна мерзопакостная! В угол забился, в пыль обратился, в щели сокрылся, веником тебя вымету, из-под стрехи тебя выгоню, из дымохода выкурю… Метишь в небо, а тычешь в болото, пузырь из трясины, гниль из низины… — Трижды махнула, что-то отгоняя от лица, и заговорила громче: — Помогите, всемогущие, подайте голос, отгоните мерзость-пролазу, отгоните быстрее вихоря и луча рассветного, прытче помысла материнского разбейте козни лукавые, под личиной огня во тьме, доброго совета в ночи. Криком кричите, воплем вопите!.. А ты, злыдарь, бойся-страшись, вижу тебя, слышу тебя, нечистый, скорбь телесная, морок обманчивый, из мрачных глубин исходишь, столикий и косматый, шепчешь немому-болезному, выродок ты безродный, немочь неисцелимая… С лучом рассветным — бутон, под вечер — сохлый будыльник, с полуночи идешь ветром-вьюгою, с полудня — ливень-ливнем, с востока — звериным посвистом, с захода, из расселины-крутояра — тьмою египетской. Ногой за ногу заплетаешься, об себя спотыкаешься, помет свой ешь!.. Не назову именем, а то смелости наберешься… Ух, скверна, изыди, кромешный! Много нас во свете дня, а тебе, князь тьмы, дух межи-перепутья, распорем сердце ржавым ножом, солнце выпьет твою кровь… Чур, чур, сгинь, блазной, сгиньте, ссоры да розни, свары да козни! Георге с нами, не твоя добыча! — закатив глаза, крикнула, будто кто душил ее: — Огня дайте, скорей, подожгу его с хвоста!.. — и по-военному четко скомандовала: — Гоните прочь — смотрите, висит распятый на среднем окне!

Все обернулись и ахнули: Тасия, жена Онисима, в белой юбке с кружевами по подолу, поднявшись на цыпочки, стояла у окошка в свете заходящего солнца и глазела на них с любопытством, как, бывает, мы разглядываем диковинных рыбок в аквариуме…

Тудор рванулся к двери, но не за спичками, чтобы подпалить хвостатого князя тьмы, а в сени, во двор — отогнать зеваку. Зиновия, как ни в чем не бывало, окликнула его:

— Далеко собрался, Тудор, внучек?

— Душно тут у вас… — брезгливо скривился он.

— Погоди, Тудораш, сядь, — остановила его бабка. — Простите, сват и сватья, не знала я, что затеяли наши дети. Сейчас вернусь… Динуца, ты подожди, я быстро. Пригласила тебя как внучку свою, теперь меня слушайся.

Зиновия прикрыла дверь в комнату, чтобы пройти в каса маре. Через минуту опять захлопали дверные створки, — казалось, они только и знают, что биться друг о дружку, — и она появилась на пороге с патефоном в руках.