Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Казалось, Никанора сбила с ног его словесная мешанина и несет неведомо куда, как вьюга несет перекати-поле, пока не прибьет к какой-нибудь скирде или не свалит в яму.

— А кто нас кормит? Дожили, в газете обязательства пишут: выполним план по божьим коровкам. На фабрике! Вот я думаю, почему Кручяну плевался на звезды…

Бостан потянулся к стакану, но отдернул руку, точно обжегся — не дай бог подумают, что он только и знает винцо потягивать, как покойный Георге, собутыльником ему был, по-соседски. Оторопело повертел рукой в воздухе, сжал пальцы в кулак, разжал, сунул в карман и вконец растерялся.

Сидящие за столом переглянулись: наработался вчера в поле Никанор, с трех стаканчиков в голове шумит… Нет, не похоже, за разговорами давно хмель выветрился. Так бойко лопотал, со смыслом даже, и вдруг его как подменили. Может, жених уходя сболтнул лишнего? Или у Никанора перед глазами Негатин ничевонька пробежал?..

— Истинную правду говорите, сват, мне тоже иной раз такое приснится!.. Я вот давеча думал, почему сны сбываются. А сейчас думаю: где мураши и божьи коровки? За ним потянулись… как вы назвали-то… за чевонькой…

Отец невесты решил, видно, поддержать разговор, но Никанор не дослушал — нахмурился, повернулся к жене и показывает: дай мне, дай… Та вынула из рукава жакетки смятый платочек, протянула ему.

Ба, да Никанор не просто по карманам шарил — платок искал. Вот и слеза по щеке покатилась, крупная, как бусинка из ожерелья. Он крякнул, смахнул ее ладонью:

— Ишь ты, смешинка, черт!.. — Смеется или плачет? Лицо скривилось, не разберешь, через силу проглотил комок, подкативший к горлу.

Зиновия печально посмотрела на Никанора: «Я-то думала, одна старею. Совсем сдал мой зятек. Два стакана вина, и готов, скуксился, нюни распустил. Перевелись нынче мужчины…»

Бостан легонько стукнул кулаком по столу, словно в ответ на ее сомнения на счет нынешних мужчин.

— Про сны говорите, сват… Разве сразу узнаешь, что сон в руку? Когда сбудется, уже поздно, только дивишься: сон-то подсказку давал… Этак каждый бы заранее соломки подостлал, чтоб нос не расквасить. Вот, к примеру, был у меня сон… Земля будто бы расклеилась, разошлась по швам и отвалился ломтик, как у пирога. Помните потоп в семьдесят втором? Ну, вода разлилась — это само собой, а я говорю, помните, сколько ила нанесло, когда вода ушла?.. И вот снится мне дедовская долина, родные места, да так ясно вижу, вроде этих фотографий, с лунохода. Как под телескопом — где какой камушек, где стебелек торчит, и все цветное. Увидел одно дерево… Забыть не могу! Та самая черешня, которую лет тридцать назад я облазил от верхушки до низу. Совсем она засохла, только три веточки зеленеют. Тоненькие и такие зеленые, аж глазам больно, вокруг земля полопалась, как в пустыне, и черный ил… А наяву знаете что увидел? Птичку. Сидела на пяти гайках, как наседка. Трезвый был, как стеклышко, голодный даже, брат мне свидетель и вся его семья! Я ж говорю, ускользает от нас что-то. Живьем птица на гайках, а во сне три зеленых веточки…

Женщины прислушались: что за диво, нынче у Никанора птицы одна другой чудней — то молоком доятся, то гайки высиживают… А вдруг он сейчас схватит блюдо с голубцами, бахнет об пол и покажет, как лопнула лохань с геранью?

Жена дернула его за рукав:

— Ты, Никанор, чего-то напутал?

— Почему я напутал? — упрямо набычился Бостан.

— Какая наседка сядет на гайки?!

— Ну, на болтики или как их там… Говорю тебе, малюсенькая пташка сидела квочкой на пяти болтах. Вот вам крест! — И спросил отца невесты: — Сват, как называют эти железяки? Ну, вкручиваются, знаете…

Сват ему сейчас родной жены ближе.

— Ты, кажется, немного того… Устал, да? — наступала на него Вера.

— А ты… Попрошу немного помолчать! — промолвил он с чувством.

— А тебе… вообще!

Жена осеклась на полуслове и давай пальцем гонять крошку хлеба по скатерти, бормоча под нос: «По-катилась моя тыква…»

Фамилия Никанора — Бостан, то есть Тыква, — как частенько бывает, пошла от прозвища. У старого Самуила, его прапрадеда по отцу, была причуда: сеял на огороде одни тыквы-тэртэкуцы, другого не признавал. Больше для забавы разводил, чем для дела, или из упрямства. До глубокой старости блуждал, как тень, по огороду, спотыкаясь о зеленые или поспевающие тыквы. Зато вырастали тэртэкуцы — двух одинаковых не найдешь: то белые остроконечные, как морские звезды, то похожие на горшок, на деревянную миску, а то поглядишь — вылитый кувшин. Готовые посудины росли на грядках, только без ручек. Выскоблишь нутро — вот тебе лампадка или солонка, а то и подсвечник. В одни ведро воды влить можно, другие, крохотные, для табакерки годятся. В пустых тыквах сахар держали, хотя в деревне в ту пору сахара было не густо, хранили муку, да и воду было удобно нести, когда шли в поле.