Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Вера помолчала и спокойно, как о чем-то давно решенном, проговорила:

— Повредился умом Георге под конец. Какой нормальный станет плевать на солнце и ругаться со звездами? Помяните мое слово: это смерть к нему постучалась…

Над столом повисло молчание, тяжелое, как утихшие после весеннего разлива воды над затопленным селом. Ни деревца не осталось, ни холмика, и не найдешь, где стоял твой дом, на каком ухабе потерял каблук, отплясывая на хоре.

Нет, в голове не укладывалось: человек не хочет жить оттого, что слишком хорошо ему живется… Ведь Георге работал — не перетруждался, и обласкан был вдвойне, хотел — гулял, хотел — бока отлеживал, и никто ему слова поперек не молвил. Неужто Вера-депутатша попала в точку: «Это смерть к нему постучалась?»

Тут Никанор, вспомнив, встряхнулся: жить некогда, умирать некогда, хватит попусту время терять.

— Ну, Василица, люди ждут… Куда жених подевался, к свату пошел, что ли?

Та вместо ответа распорядилась:

— Наливай-ка, зять, у стаканов, поди, дно высохло. Хорошо угощаем, нечего сказать…

Никанор разлил из кувшина молодое вино, не спеша чокнулся со всеми, но запнулся и вместо тоста выпалил:

— Нет, все-таки, скажу я вам… Эх, что-то ЕСТЬ! Как ни крути, а ЧТО-ТО такое есть на свете… — и вздохнул, словно вся душа его уместилась в этом «что-то». — Да как его разглядишь? Ускользает песком между пальцев, мы его и не видим. Что за зверь, какое имя ему дать? А я так скажу: это ЧТО-ТО зовут — НИЧЕГО! Вьется оно перед глазами, а нам не видно. Сосед мой покойный, Филемон Негата, бывало, вдруг скорчится, сморщится, потом перекрестится и охнет: «Н и ч е в о н ь к а, говорит, пробежал». Филемонов надел у самого пруда был, где сейчас птицеферма. Там я и застукал Кручяну с Руцей, между прочим… Знаете, как у нас: на одном берегу словечко скажешь — на другом отдается, что твое эхо в пещере… И Негата день-деньской там гудел:

«Ничевоньки, Насия… — он гнусавый был, но петь сызмальства любил, тянул свою волынку от зари до зари: — Ниче-во-ошеньку, Наси-и-ия, не бои-и-ись, все наперед записано-прописано!..»

Это он сопел себе под нос, хотя грамоты не знал, а когда надо было расписаться, звал жену. Если ты одно умеешь — каракулю поставить, откуда тебе знать, что наперед всегда норовят вылезти выдумки да враки? Бывает, пропечатают бог весть что, возьмут на пушку, а человек верит: хоть и мудрено, а видать, правда — записано-то буквами, как в святой книге!

Никанор отхлебнул из стакана, вытер лоб.

— Вот даже сейчас… Заметили? Говорю, а что-то ускользает… Как его глупым словом пригвоздить, ничевоньку-то? Назвать судьбой? Хе-хе, над такой судьбой и курица посмеется. Курам теперь и землю рыть не надо: то им комбикорм подадут, то отруби, а перегорит электричество — замерзнут в клетках. Какая судьба? Глядишь, одна сдохла — остальные ее клюют, привыкли к мясу. Их кониной подкармливают, чтобы каждый божий день неслись, так они уже как вороны на падаль кидаются. Я это к чему? В лесу муравьев не найти, а меня куры заклевали…

Вера фыркнула и незаметно дернула его за штанину: опять ахинею несешь, сокол мой ясный?

— Чего тебе? Все так и было, — отмахнулся Никанор. — Представьте, сватья, прилег я как-то на ферме, весна, тепло, солнышко пригревает, одним словом, разморило. Лежу и думаю: вот летит сейчас в космосе Гагарин, может, видит меня… Вдруг раз! — ущипнуло что-то за руку, бац! — по щеке ударило, потом снова тюкнуло в руку и в ногу. Хм, чертовщина. Открываю глаза — эге, на меня куры напали и клюют. Еле отбился, ей-богу.

Никанор почесал в затылке и, подумав, заключил:

— Муравьи, говорю, передохли… А потому, что куры на людей стали зариться. Тудор поднял на смех Птоломея — несчастный гастроном, не заметил, что как земля летает по воздуху, будто горшок с цветами. Летит, не побережется, а оглянуться бы не мешало. Потому что пасет нас это чудо-юдо, ничевошенька… Спрашивается, что же такое человек? Вообразил, что он атомная сила и давай кидать камнями в луну, и в звезды, и в небо! Горшок с геранью летит себе и кувыркается, — так Гагарину земля увиделась, признался потом… А вдруг этот, с каменюками, по нему шарахнет? Из-за глупого форсу: «все могем!» Да, почему я Гагарина вспомнил? Он хлопец хороший, как посмотрел с синей высоты — летит наша цветочная лоханка… «Эх, ты, мать моя, говорит, все мне сверху видно, как в песне. Значит, земля наша — лишь горшок с геранью?» И загрустил… И еще верим и надеемся… а вы мне скажите, что было вначале, наседка или яйцо?