Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Помилуйте, сватья Зиновия, какие теперь заботы? Ф-фук, и нету. Их теперь ликвидировали, так я слышал. То есть, конечно, если кто упрется как баран, то заимеет… Больше скажу: человек сам себе доставляет главное беспокойство. А забота, она как моя ученая собака с овчарни: бросишь ей кусок — подбежит, огреешь палкой — удерет. Так что наши, заботы, сватьюшка, страна взяла на себя. Скажем, обзавелся ты семьей, не успеешь чихнуть — на шее орава детей. Куда их девать? В школу-интернат, самое милое дело, как раз моя Диана там служит, в младших классах. И на старости лет, если некому досмотреть, получай интернат-пансионат… или как его называют? Наш Захария-музыкант теперь в богадельне пиликает и доволен. Пора и нам о стране позаботиться, правильно говорю? — риторически закруглился он и вздохнул. — Только вот наши детки… Смотрю, идут мимо меня в школу… хотя бы один «здрасьте» сказал. Заметили, сват Никанор? А с чего Аурел блажит, свечки переводит в саду? Мэй, подумайте, как он старика Костэкела надувает! Диана говорила, он штаны себе купил — ценою в три овцы. А свечки палит для отвода глаз — из мыла они, пятак за штуку, у цыганок на базаре покупает: зачем тратиться на восковые, по четыре целковых за десяток. Трещат, воняют, но горят… А? Ха-ха! А?..

Сказал и прыснул в кулак — пошутил! Никанор насторожился: «Хм, собака, овчарня, мыло… о дочери бы лучше подумал. Или пока гром не грянет, наш сват не перекрестится?»

Мара перебила Ферапонта, чтобы хоть как-то загладить глупый мужнин смешок:

— Ваша правда, матушка Зиновия, но если по совести, то и пьянка — страшная пакость. Зеленый змий во всем виноват, вот где корень зла! Что за гулянка теперь без бутылки? Вот я спрашиваю: откуда Кручяну плелся ни свет ни заря? Из буфета. А по нашему радио передавали, сам фельдшер Вайсман читал: «Товарищи! Буфетчица Лилиана жарит не шашлык, а ваши людские нутренности».

Тут не стерпела жена Никанора, кому как не ей знать, что за змий совращал покойного соседа.

— Сватья дорогая, не будем говорить, чего не знаем… Вот вам крест святой — Волоокая погубила Георге! Она, стерва, эта вдовушка, что живет на холме, птичница с утиной фермы. Да и он, хоть и нехорошо так о мертвом… Но почему он пил? А потому — нутром спекся, вот сердце-то и лопнуло. Тут тебе дом, дети, там — Волоокая, по рукам-ногам попутала. Она-то бесплодная, не родит ему, не может! Хоть пополам разорвись мужику — и детей не осиротить при живом отце, и Волоокая на постромке держит. — Вера в сердцах припечатала: — Проку с нее… с любви вашей хваленой! — и осеклась, поймав взгляд жениха: «Все-все, молчу! Запамятовала, что свадьба на носу…»

Ее слова шипели, как шкварки на сковородке. Ой, женщины, только попадись им на язычок! Со свету сжить готовы, как вспомнят о другой женщине, молодой и цветущей, да еще разлучнице. А Волоокая-то самым жарким цветом цвела, к тому же давненько без хозяина и, по всему видать, без счастья. Ах, гори она огнем, разве не Волоокая свела Георгия в могилу? И скольких еще могла опалить своим жаром… Думаете, зря женщины, позабыв имя, данное ей от рождения, всем селом перекрестили Руцу, дочку кузнеца Кандри, в Волоокую? Охо-хо, какие у нее глаза! Не доглядишь за муженьком — враз его окрутит. Омуты, а не глаза — и умоляют, и манят, и в тот же миг отталкивают. И любые другие глаза рядом с тобой не спасут, затянет Волоокая — не отведешь взгляда, чистое проклятье. Шепнет добрый человек: «Куда засмотрелся, дурень, берегись», — отвернешься, да поздно — а, будь что будет! — и бросишься в омут головой…

— Ой, помолчать бы кое-кому, — вырвалось у Бостана. — Я вот слушаю вас и молчу. Все понимаю, одного в толк не возьму: неужели человек в наше время может извести себя ради какой-то юбки? Не те времена пошли, жена. Где это видано — помереть из-за бабы? И не в диковинку была она Георге, знал ее всю как есть, пожил с ней в охотку…

Никанор упрямо мотнул головой, подлил вина в опустевшие стаканы. Вера вспыхнула, как пучок соломы для растопки:

— А кто виноват, если не эта косая, пучеглазая ведьма? Присушила ворожбой сердце Кручяну, иначе не бегал бы к ней по ночам от своей умницы Ирины.

— Никуда он не бегал, сидел себе да сторожил ферму с ней по соседству, — возразил Никанор, уткнувшись в тарелку.

— Ага, значит председатель виноват? Маху дал наш председатель, когда назначил его сторожем и отправил на ферму без инструкции: «Работай, Георгицэ, в поте лица… Идешь охранником, так смотри там, поаккуратней. Лисицы да коршуны вокруг, но не зверья опасайся, милок, — Волоокой, не глазей на нее, верь старому человеку, пропадешь. Себя стереги в первую голову, понял? Чтобы только утки были на уме, никаких птичниц, мэй!»