Стоян Даскалов - Цветины луга

«Нет, так скоро, как вам хотелось бы, не получится. Превращение села в город — долгое и трудное дело. Годы пройдут, десятки лет. Зачем нам вас обманывать!»

Недалеко от села, у холма, который с давних времен назывался Вырло, его остановили чабаны:

— Верно, что завод проглотит и наши фермы?

— Верно, братцы! Заводу нужно расти.

— А мы? — с угрозой в голосе спросили чабаны. — Для нас что — места нет на нашей земле?

— Почему же? Есть там, выше, в лесах…

— Так в лесах этих ни капли воды нет. Вы что, хотите уморить и нас, и скот?

— Осенью воду для завода проведут, значит, проведут и для вас.

— Там высоко. Вода туда не поднимется.

— Поднимется! На тысячу метров подняться может, потому что с высоты полторы тысячи метров идет.

— Легко вам говорить, а ты спроси, каково нам терпеть и ждать пока рак свистнет… или мертвый Лазарь воскреснет.

— Воскреснет! Обязательно воскреснет! Слыхали, в Софии одну женщину, которую убило током, оживили. Тридцать минут была мертвой!..

— Воскреснет, как воскресли трое братьев! — сказали чабаны и, безнадежно махнув рукой, пошли к своим отарам, а Сыботин твердым шагом вошел в село, смутно чувствуя, как в нем борются рабочий и крестьянин.

При виде пустых домов сердце его сжалось, но он вспомнил, куда уехали их хозяева, и ему стало легче. Люди эти не были врагами, предавшими родину, никто их никуда не ссылал и не выселял. Это были такие же как он крестьяне, которые перековались в рабочий класс. Мысли эти вселяли в него уверенность, спокойствие, с легкой насмешкой посматривал он на пустые амбары, где в поисках мышей шныряли голодные коты, а мышей тех давно и след простыл; на сараи и кошары, откуда раздавалось не мычанье коров, а чириканье голодных воробьев; на заборы, с которых изредка доносилось призывное «кукареку» — авось отзовется курица, снесшая яйцо.

Сыботин осуждал себя за то, что смотрит с насмешкой на вещи, которые были когда-то его жизнью, его сущностью, его миром. Но этот умирающий мир ничто уже не могло спасти. Пару лет он еще кое-как продержится, пока не даст дуба, как старая изношенная одежонка, сто раз лицованная, латаная-перелатанная.

Он очень хорошо знал, что конец неизбежен. В его сердце просачивалась жалость, но чувство радости, идущее от сознания того, что он сам, своими руками, теми самыми руками, что строят завод, уничтожает этот мир, брало верх. А увидев в центре большие новые дома, вконец успокоился и подумал:

«Вот так и нужно: старое разрушать и строить на его месте новое. Только вот беда: каждый крестьянин в отдельности приходит к этому легко, а вот целое село, чтобы убедиться в этом, должно пройти долгий тернистый путь».

Игна ждала Сыботина. Она давала себе отчет в том, что натворила на заводе, но ничуть не раскаивалась. Придя домой, она по привычке занялась домашними делами. Время от времени в голове мелькала тревожная мысль о том, что будет, когда придет Сыботин. Игна хорошо знала мужа и ничего утешительного от этой встречи не ждала. Она представляла себе, как он, злой и мрачный, темнее тучи, ворвется в дом, как набросится на нее с ругательствами… может, и руку поднимет. Но Игна не боялась! Ее теперь ничто не страшило. Она свое сделала. «Пусть даже изобьет меня теперь, но я свое сказала, все ей выложила, как есть! Пусть!» Сыботин давно ее не бил. Она очень хорошо помнила, когда он ее ударил. Раз, когда они еще были молодыми и еще не было Янички на свете, Игна с Сыботином возили с поля снопы. Игна о чем-то задумалась и выпустила конец веревки, стягивающей нагруженный воз. Снопы посыпались на землю, а с ними полетел и Сыботин, чуть не угодив на вилы. Она оцепенела от ужаса, а Сыботин поднялся с земли разъяренный, и ударил ее по лицу.

— Раззява, слепая! Все зерно осыпалось на землю! Что смотришь, собирай!

Снопы валялись вокруг телеги, коровы выпряглись из ярма и как ни в чем не бывало начали пощипывать зеленую травку. Игна всхлипывала, роняя на землю слезы, крупные, как зерна просыпавшейся на пыльную землю отборной пшеницы, которую ей пришлось собирать…

Тогда она была беременна Яничкой. Она никому ничего не сказала, хотя ей было очень обидно. Как ему объяснить, что руки вдруг ни с того, ни с сего перестают слушаться? Она и сама не знала, что это беременность связывала ей руки, сковывала движения, вытягивала из нее силы, чтобы влить их крошечному человечку.

Второй раз он ударил ее из-за Янички. Она шлепнула дочку, которая не отходила от нее ни на шаг, капризничала, связывая ее по рукам и ногам, мешая работать. Яничка, зайдясь плачем, упала на пол и стала биться, кататься, дрыгать ногами, а отец, не разобравшись, в чем дело, налетел на нее, точно орел, защищающий своего птенца.