Стоян Даскалов - Цветины луга

Между двумя столбами, стоящими друг против друга на обоих берегах реки, протянулись провода — много проводов, — будто нити на ткацком станке, и ей померещилось, что она видит своими глазами, как по ним, словно по огненным венам, течет огонь. Маре показалось, что эти огненные языки перекинулись с проводов на рельсы, приковав ее к месту. Мара даже наклонилась и посмотрела на рельсы, на которых стояла. Хотела сдвинуться с места и не могла. Ей казалось, что все вокруг заряжено электричеством, и она не знала, что делать, куда повернуться и куда бежать. Даже в реке уже была не вода, как во всех реках, а ток. По стволам деревьев вместо живительного сока тоже струился ток… Даже цветы, проклюнувшиеся то тут, то там, казались ей смертоносными. Она знала, что это несуразица, повторяла про себя, что электричество проводят только металлы, но кошмар не исчезал.

— Что с вами?! — вернули ее к действительности детские голоса.

Увидев испуганные лица детей, Мара инстинктивно провела рукой по глазам. Она плакала. Застыдившись, вытерла слезы и никак не могла взять в толк, что же это с ней было. Дети, не дождавшись ответа, наперебой закричали:

— Яничка побежала наверх, к трансформаторной будке!

Мара окончательно пришла в себя и кинулась бежать по крутому склону вверх. За ней ринулись ученики.

— Яничка! Яничка! — кричали они, но никто не отзывался.

Две-три девочки откололись от группы и шмыгнули в лесок, над которым, точно некий зловещий памятник, торчала будка трансформатора. Учительница бежала, крича, размахивая руками. Она чувствовала, как силы покидают ее. Ноги подкашивались от страха.

«Ах, как я могла так зазеваться? Ведь если с девочкой что случится, никто мне не простит! Тогда и мне не жить!» Она остановилась, запыхавшись, не в силах одолеть крутизну.

— Она ведь ради вас! — тараторили девочки. — Говорит, мол, учительница наша горюет, наберу для нее самых красивых цветов, целую охапку, я знаю, где они цветут… Обрадую ее!

Мару это тронуло, но страх за девочку снова сорвал ее с места. Дети обогнали учительницу, но не успели они добежать до трансформатора, как из кустов, будто заяц, за которым гонится свора собак, выпрыгнула Яничка. Руки и ноги у нее были исцарапаны. Увидев учительницу, девочка бросилась к ней.

— Ты почему убежала? Где ты была? — строго спросила Мара.

— Вот! — Яничка с виноватым видом подала ей букет душистых фиалок. — Мне хотелось сверху посмотреть, как садят виноград… Мама сегодня садит виноград…

Учительница подумала: «Что ж, лес вырубили, но вот на Иманском холме сажают виноград. Одно умирает, другое рождается»… От этой мысли ей стало легче.

Дети наперегонки помчались вниз, выбрыкивая, как козлята, гоняясь друг за дружкой, и скоро пропали из виду, скрылись в кустах, а Мара шла не торопясь, бережно прижимая к груди букет цветов. Это были первые в этом году цветы, сорванные для нее детской рукой. Мара думала об этом с умилением. Возле будки в задумчивости остановилась, время от времени поднося к лицу букетик фиалок, жадно упиваясь дыханием новой жизни. Запах цветов, словно целебный чудодейственный ток, пронизывал ее всю, разливался по жилам, и она постепенно приходила в себя.

Из будки вышел бай Дафин.

— А-а-а! Учительница! — Он посмотрел на Мару с удивлением и жалостью. — Ну, ну, зачем же слезы?

А она и не замечала, что плачет. Слезы текли сами собой. Напоследок такое с ней случалось часто. Слезы, бывает, льются из глаз, а она и не чувствует этого. И только на щеках остается жгучий след. Мара не вытирала их — так сами и высыхали, Но теперь она вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться.

— Э-э, так не годится, будем ссориться! У меня вон невеста умерла, так я что, должен был под поезд броситься?! Каждый день случаются в мире крушения поездов, самолетов, каждый день гибнут люди. Один помирает за правду, другой страдает от поклепа. Клеветников развелось на свете, хоть пруд пруди. Столько зла от них человеку, столько невинного люда из-за них пострадало, как я слышал, и в России, и у нас…

У бай Дафина, сменившего ружье на жезл будочника, с одной стороны красный, с другой — зеленый, а ветхий картуз на форменную железнодорожную фуражку, был такой вид, словно он готовился предотвратить катастрофу. Он так рьяно размахивал жезлом, будто знал, что поезд, внезапно выскочивший из-за поворота и стремительно летящий вперед, вот-вот полетит под откос, потому как линия впереди повреждена. Его добрые глаза светились таким сочувствием и доброжелательностью, на какие способны далеко не все люди. В голосе звучала мольба, тронувшая Мару до глубины сердца. И она снова заплакала. Но это были уже не тягостные мутные выплески скорби, а чистые слезы умиления.