Стоян Даскалов - Цветины луга

— Я им сообщил, — поспешил он ее успокоить. — Они приедут.

Игна пообмякла, ее боевой пыл пропал…

— А как же! Пусть хоть на свадьбу приедут… Теперешняя молодежь не считается с мнением отца-матери. Вот и получается, что молодые нынче поживут без году неделя да и расходятся. Дай бог, чтобы у вас было ладно! Ведь на всю жизнь! Слышишь, Мара? Женитесь, да с умом! Надкусанному ломтю сам черт не рад!

Стоявшие вокруг люди рассмеялись, а она, довольная, что нашла-таки способ высказать то, что вертелось у нее на языке, переменила тон:

— Ну что ж, может, хоть сейчас, когда ты женихом стал, мне от тебя какая-нибудь польза будет.

Она всегда говорила двусмысленно, с недомолвками. Все, кто был в конторе, навострили уши.

— Маре все, а нам — ничегошеньки? Аванс дашь или нет?

— Тебе аванс дал Сыботин в прошлое воскресенье, а завтра еще принесет…

— Сыботинов… — Игна безнадежно махнула рукой, — это заводской аванс. А я хочу председательский!

Все рассмеялись.

— Ну и бабы у нас! На два фронта действуют! И от завода, и от кооператива пользу имеют.

— А что? Председатель женится, как он может не дать аванс? Не идти же нам на свадьбу с пустыми руками! Вы, может, и согласны, а я такую свадьбу не признаю!

Дянко покраснел, взмок: не только от смущения, — ведь рядом была Мара! — но и оттого, что Игна не первая и не последняя заводила речь об авансе.

— Как только проведали, что я женюсь, сразу все потянулись за авансом. Так и в кассе ни стотинки [8] Стотинка — денежная единица, равная одной сотой лева. не останется!

— Мне ты не можешь не дать, ведь я… Помнишь, как тебя избирали в председатели? — шутя погрозила она ему пальцем.

— Помню, помню! — Дянко Георгиев не стал дожидаться, чтобы Игна начала пересказывать, что было на том собрании, и обратился к бухгалтеру: — Выдайте Игне немного денег. Если ей не дать, так кому же тогда давать?! Но только немного, чтобы и для других осталось!

Дянко Георгиев и Мара расписались и в воскресенье должны были играть свадьбу.

Была суббота. Смеркалось. Прогудел заводской гудок. Рабочий день кончился.

Все до одного орешчане во главе с Тучей, собираясь на свадьбу председателя и учительницы, кинулись в магазин покупать подарки молодоженам. Приглашен был и инженер. Узнав о предстоящей свадьбе, он впервые выдал себя: оказывается, учительница-то ему нравилась.

«Ну, дела! И как это у них быстро все вышло!» — подумал он. Молчал, молчал, а потом со вздохом вымолвил:

— Что ж, нужно их поздравить! Да так, чтобы всю жизнь помнили, как поздравляет завод!

Но самый большой подарок несли Маре с завода ее дяди. Они даже выпили на радостях, набили карманы бутылками с вином и ракией. Ведь не кто-нибудь, а Мара, дочь их брата, погибшего в Отечественную войну, замуж идет. Да не за кого-нибудь, а за нового председателя кооператива, агронома.

Они гордились этим и хотели показать перед всем селом и заводом, что Маре есть на кого опереться, что она не одна. Они ее вырастили, помогли закончить университет, пеклись о ней, как о родной дочери…

Братья никогда не ругались за землю, жили в согласии. В свое время тихо, мирно разделились, а если и была какая обида, то она не вышла за стены их домов и угасла, будто уголья в очаге, которые некому было раздувать. Они стояли друг за друга горой. Стоило кому-нибудь слово сказать против одного из них, как остальные, словно львы, бросались на его защиту. Никто никогда не видел их пьяными, распоясавшимися, потерявшими человеческий облик. Пили они только по большим праздникам, никогда не теряя головы. В остальные дни целиком отдавались работе, трудились исправно, не покладая рук, труд наложил отпечаток на их лица, отполированные ветрами, красновато-коричневые, словно отлитые из бронзы. О них говорили, что из-за постоянной занятости братья разучились разговаривать с людьми и меж собой. Этим объясняли молчаливость и замкнутость всего их рода. Они вели разговоры лишь с землей да домашним скотом, им поверяли свои мысли и чаяния. Не будучи богатыми, никогда никому не отказывали в помощи, чем заслужили уважение и любовь односельчан.

Слух о свадьбе Мары взбудоражил все село. Девушки, поревев втихомолку, проглотили горечь обиды и скрепя сердце отдали пальму первенства Маре, порешив, что она больше всех достойна председателя.

Особенно много слез украдкой пролила Милка, они катились из ее глаз одна за другой, словно зерна бус с порвавшейся нити. Но когда прибежали подружки, она, словно собрав раскатившиеся бусины и выбросив их за ненадобностью — все равно из них уже не выйдет монисто: нить разорвана, не соединить, — через силу засмеялась и сказала: