Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— О, Леха, а ты как вырос, вымахал-то как, возмужал! Пора в армию!.. Я тебя с собой в Казахстан заберу — форму получишь, автомат, овчака, — неожиданно предложил он заробевшему, успевшему порядочно подзабыть «дядю издалека» Алеше. — Так что собирай вещи и снимайся с учета военкомата… Как учеба?

— Хорошо, все пятерки, — смущаясь, но не без гордости ответил племянник.

— Вот это в меня, в дядю!

— Да ты восьмилетку-то еле закончил, — засмеялась Панарова.

— А ты отколь знаешь? — легонько хлопнул сестру ладонью Славка. — Из дома как в пятнадцать утекла — и с той поры ее никто не видал!

— Ты из армии тоже домой не спешил, ломоть отрезанный, — беззлобно парировала Надежда. — Чем тебя казахи-то там, на чужбине, охмурили — кумысом, что ль?

— Ты, Надьк, не видела, какая там весной краса в степи баснословная! — блаженно живописал тамошнюю природу Ракитин. — Все цветет… И воздух другой вообще. А кумыс все недуги лечит. И это дело у мужиков, знаешь, как укрепляет?.. Если Толян начнет отлынивать, ты его ко мне на месячишко пришли.

— Поэтому своих не рожаешь, — не удержалась от укола сестрица.

Ракитин женился на разведенке старше себя на десять лет и воспитывал ее дочь от первого брака.

— А мое дело молодое, куда мне спешить? — добродушно тряхнул он кудрями.

Вечером за столом было шумно. Губастый сивый Володька из Саратова пьяно хмурился на старшего брата, бренчал струнами и безуспешно пытался настроить его безнадежно разбитую старинную гитару с ходуном ходившим грифом, извлеченную откуда-то из пыли из-за мебельной стенки, его жена приязненно прыскала над рискованными шутками бравого военного, Алешин папа завел магнитофон и все время сосредоточенно перематывал катушки, желая найти что-то особо подходящее случаю.

— Вот это, Тольк, поставь, — вынул Славка из чемодана две картонные коробки с серьезными пластмассовыми бобинами внутри. — Вещь… Эмигранты!

Для Алеши это диковинное слово было наполнено довольно туманным смыслом. Из книжек о революции и гражданской войне он знал, что некие плохие люди, помещики да буржуи, убежали из страны за границу. Но чтобы они были все еще живы и даже распевали там песенки?..

Ни музыка, ни голоса эмигрантов ему не понравились. Охриплый, порыкивающий баритон, простецкие мелодии, визгливые инструменты и однообразная залихватская кабацкая бесшабашность исполнения не шли ни в какое сравнение с романтичным бормотанием Джо Дассена или тоской по траве космических «Землян».

Панаров-старший, видимо, тоже был не в восторге, но тужился, как любезный хозяин дома, не выдавать своих оскорбленных эстетических чувств. Его более продвинутому брату, однако, трактирная музыка пришлась вполне по душе.

— Весело там народ живет, — с завистью протянул он нетрезвым голосом, при этом красиво, но глуповато улыбаясь. — Рестораны, шмотки, техника… А здесь как была глушь сто лет назад, так и осталась. Одни сидят, другие караулят. Потом меняются… И так без конца и края.

— Так ты ж из тех, что караулят — жизни радуйся! — с задором шлепнул его по плечу Славка. — Меняются те, что высоко. А мы как на вышках благословенных стояли, так и будем стоять. И на зоне такая же жизнь, как на гражданке: есть путные люди, а есть сволочь… Ежели тебе техника какая импортная нужна — приезжай, сварганим. У нас там аэродром недалеко военный, с него в Афган летают. Оттуда машинами контрабанду из Пакистана в Союз завозят. Любые тебе «Сони», «Панасоники», шмотки, золотишко — все, что заблагорассудится!.. И задешево — без перекупщиков московских.

— А куда же органы смотрят? — наивно вопросила Надежда.

— Союзные органы туда носа не суют, а у казахов все схвачено, — бодро пояснил Ракитин, кромсая и подкладывая себе на тарелку ломоть запеченной говядины. — Там не как у нас, там все по жузам разделено: кто что может и чем занимается. На нужные места случайных казахов не ставят. Да и кому от этого плохо? Большая часть контрабанды в Союзе все равно оседает у всяких секретарей да директоров…

— А тебе не западло, что над тобой все время «погоны» ходят, которым ты по стойке смирно честь отдавать должен и подчиняться беспрекословно? — невпопад вдруг прорвало опьяневшего от водки с коньяком (как всегда, почти без закуски) Анатолия. — Ты же не свободный, а подневольный — служивый, да еще и на зоне.

— А у тебя много свободы? — без злобы, с улыбкой, но с жесткой ноткой в голосе парировал шурин. — Я наряд оттрубил, домой пришел, форму снял — и забыл обо всем. Хочу — на рыбалку, хочу — на охоту за сайгой, хочу — гульну, хочу — видик включу и коньячку шандарахну. Мне думать ни о чем не надо — за меня государство думает… В сорок пять — выслуга, пенсия. Жилье свое, довольствие, проезд на казенный кошт по стране. Не жизнь, а малина… Я свободный. Свободнее, чем ты — с заводской зарплатой и ноль по жизни.